Кантианские вариации

Мамардашвили Мераб Константинович

Обратите внимание, как Кант вводит сферу разума, сферу морали, эстетики. Очень интересными, незаметными и не останавливающими внимание читателя оборотами — если, конечно, читатель заранее не настроен и не имеет в своей голове звучащего аккорда, который позволял бы ему разбрасывать кусочки фразы по действительным их ячейкам. Посмотрите, какие слова фигурируют в следующей цитате. Начнем с короткого догматического тезиса: то, что мы можем назвать восприятием или совершившимся опытом, есть нечто, относящееся к измененному. Например, Кант говорит, что моральное чувство есть сознание модификации своего состояния. Моральное чувство здесь не названо состоянием, оно не является состоянием в натуральном смысле, как, скажем, наши порывы, наши намерения и т. д. Моральное чувство есть по определению сознание модификации моего состояния. И лишь в сознании модификации, или изменения, моего состояния я включаюсь в область работы формы. Другими словами, состояние само по себе есть то, что Кант называет патологическим. Но мыслит он патологическое не в медицинских терминах, а в терминах, очень простых и доступных для современного нашего сознания, которые движутся в оппозиции между порядком и хаосом, между устойчивостью

и распадом. Патологическое — все то, что рассеивается, если предоставлено собственным основаниям, все, что распадается. В этом смысле феномен мышления, как и феномен нравственности и феномен эстетики, есть то, что противостоит распаду, рассеянию.

В мире имеют место парадоксальные, немыслимые явления. Это сама мысль, это моральное чувство, это эстетический феномен. Немыслимое. Почему? Потому что, хотя мы мыслим о них каждый раз предметно и натурально, мы внутри значения слов, внутри связки «предмет — референт». Мы ясно понимаем, что основание устойчивости значения, состояния — не дано содержанием значения. Мы существа экранного мира. Перед нами на палке подвешены таблички, а палку держат позади нас, рука протягивает эту палку, и мы мыслим в пределах этих табличек, этого расположенного перед нами экрана. Но когда мы говорим о мысли, или о моральном чувстве, или об эстетическом феномене, для философа это означает, что основания устойчивости и упорядоченности, основания того, что может воспроизводиться как некое значение, некая идея, как эстетический феномен, — не лежат в содержании, видимом нами в мире, в содержании этих феноменов. Устойчивости такого рода покоятся на воспроизводящей силе структур. И в этом смысле они возникают внутри структур. Следовательно, если мы занимаемся проблемой форм или структур, возможностью которых является форма, то мы занимаемся какими-то условиями, дополнительными к содержанию и независимыми от него, данными a priori.

Кант формулирует основную проблему критики как проблему априорного. Значит, априорное, или независимое от опыта, до-опытное, мы должны понять в свете того, что от опыта не зависит именно произведенное. Кантовская мысль всегда идет только в этих рамках. Существует произведенное, или, как я говорил, соединенное, некое перводействие, или действие первой силы, первое отношение — Кант будет называть это разными словами. Но фактически он все время подсказывает: основная проблема моей философии — это проблема самозарождения рассудка, или спонтанного порождения рассудка. Спонтанное порождение, или самозарождение, Selbstgebaerung, нашего рассудка и есть априорный синтез. Наложите на это смысл терминов «соединенное», «соединение», «первополагаемое» по отношению к любому трансцендентному действию или трансцендентному вторжению в мир. Это априорный синтез. Повторяю, спонтанное порождение — это главная проблема критики. Кант называет это действием формы, или структуры, которая порождает внутри себя, на собственных основаниях, поставленных на место натуральных оснований. Происходит замена: на место неконтролируемых, естественных, стихийных оснований мы подставляем свои основания, на которых уже повторяется и воспроизводится явление — будь то изучаемое нами в познании, будь то моральное наше состояние, эстетическая идея или эстетический феномен.

И сразу, чтобы протянуть нити к другим частям кантовского текста, я могу определить самопорождение, или нечто возникающее или произведенное внутри структуры и на ней держащееся, через то, как Кант определяет эстетические, художественные идеи, отличая их от других идей. По этому определению мы увидим, что эстетическое заложено у Канта в самое начало, в саму сердцевину определения формы. Можно даже показать, что так называемые понятия пространства, времени, другие понятия — являются не понятиями, но идеями разума, похожими на эстетические идеи. Я имею в виду, что сама формулировка определения пространства как идеи в одном месте и определение эстетических идей в другом месте кантовского текста являются кристаллизациями и выражениями одной и той же бьющейся мысли. Я сформулирую ее сейчас в терминах, близких к кантовскому определению эстетической идеи. Идея — это такая мысль, которая порождает бесконечное множество других мыслей. В этом контексте Кант говорит о неопределимости эстетического чувства, эстетических представлений и идей, о том, что они не поддаются никакому однозначному определению. Он все время срывается и показывает, что то, что эстетично для нас, что воспринимается нами в терминах эстетического, — это всего-навсего такие идеи, которые бесконечны в том смысле, что они сами порождают бесконечное множество подобных им идей.

Любое художественное произведение есть конечный текст в том простом смысле, что существует некий один смысл произведения. Мы предполагаем, что существует, но тогда добавление каких-либо смыслов к произведению не является прибавлением к нему наших мыслей, а есть интерпретация существующего смысла и тем самым вторичное, третичное и т. д. существование смысла произведения. Это мы присоединяемся к произведению, а не что-то прибавляем к нему. То, что возникает в нашей голове, когда мы читаем произведение, есть форма существования самого произведения. И в то же время мы знаем, что ни одно цельное художественное произведение не имеет исчерпывающей интерпретации. Интерпретации «Божественной комедии» или «Войны и мира» по определению множественны. Они разные, но принадлежат этому художественному произведению. Что является эстетическим в произведении? Именно то, что оно производит бесконечное число мыслей — этих, а не других мыслей, причем бесконечное их число. Иначе говоря, здесь задана определенность того, что будет произведено: потому что любые произведенные смыслы будут интерпретацией именно этого произведения, и, кроме того, они будут множественны, заранее исчерпать их в определении значения произведения нельзя. Это случай порождаемого внутри структуры. А Кант имеет в виду именно порождающие, или генеративные, структуры.

Иногда, зайдя с другой стороны, совершенно, казалось бы, не связанной с познавательными проблемами, мы вдруг обнаруживаем более ясный смысл нижних этажей мысли Канта. Например, через «Критику способности суждения» мы яснее можем понимать, что писалось в «Критике чистого разума»… Итак, я замкну свою мысль. Лишь произведенное внутри структуры содержит в себе основания для полного

и уникального определения явления. Если нет произведенного, то есть если наши мысли не принадлежат к тому бесконечному множеству мыслей, которые порождены мыслью же, как в интерпретации произведения, — тогда мы имеем разрывы и пустоты в нашем взгляде на мир, потому что внутри него будут вторжения других миров. Состояния, которые мы испытываем и приписываем определенным причинам, в действительности могут быть произведены совершенно другими причинами, неконтролируемыми с нашей стороны, спонтанными по отношению к нашему миру. И тогда ход событий в мире для нашей мысли не определен полностью, единственным образом, или уникально. Состояние, которое я испытываю, я приписываю одним причинам, но оно с таким же успехом может быть произведено другими причинами. Над этим бьется кантовская мысль.

А сейчас, крадя у себя самого последующие шаги, те, что я еще не сделал, чтобы в данный момент мысль была ясна, я хочу сказать об одном совершенно фантастическом определении пространства у Канта. Одновременно оно является определением рациональности, о которой я все время говорил, а также всего того, что я буду называть трансцендентальным правилом. В применении к определению пространства оно может звучать так: «…пространство — это всеобщее, это такое целое, которое само не является частью никакого другого целого…» [33] . Например, если вы внушили мне какую-то мысль (а вы помните, что Кант отличает то, что он называет внушением, или вождением, от того, что я произвел на собственных основаниях), то эта мысль в моей голове есть часть другого целого, вашего целого. Познание же, согласно Канту, строится так — и это есть трансцендентальное правило, — чтобы не содержать в себе ничего, что было бы в свою очередь частью какого-то другого целого. Настолько глубока у Канта идея самопорождения, структурного порождения, или резонанса внутри структур на собственных основаниях. Такова его эстетика. Ведь когда мы понимаем произведение, мы всегда понимаем его уникальным способом и индивидуальным образом можем записать эту интерпретацию, но это понимание индуцируется, если произведение построено, если оно имеет структуру. Эта мысль настолько владеет Кантом, что сказывается даже в сугубо педантичном, академическом, или догматическом, определении пространства. И тогда мы понимаем, что слово «пространство» означает у него не то, о чем мы привычно думаем. Пространство является всеобщим, всеохватывающим отношением в том смысле и в той мере, в какой оно само не является частью никакого другого целого. Одновременно это является и определением рациональной мысли. Что такое рациональная мысль? Это то, ни один элемент чего не является частью другого целого, и, следовательно, это мысль, в которой нас не водят.

33

Ср.: «…пространство (…) составляет принцип всеобщности, т. е. такого целого, которое не может быть частью чего-то другого» (Сочинения. — Т. 2.— С. 406).

Кант мыслитель действительно фантастической гениальности. Слово «гений» обычно применяют к художникам, а не к ученым, но здесь мы имеем случай абсолютной художественной, или эстетической, пластичности. Ни одно слово у Канта не стоит рядом с другим случайно — у него существует абсолютная точность при отсутствии догматических определений терминов. Термины у Канта часто шатки, но смыслы их четки, и поэтому те или иные слова употребляются не случайно. А вот формального определения нет. Кант часто пользуется заимствованным термином — скажем, вещь в себе как термин взят без возможности точного его определения, но смысл его точен. И он выступает через обороты, скажем, там, где есть оппозиция: будет не это, а вещь в себе. Всякий раз, наталкиваясь на это обстоятельство, мы ничего не можем понять. Почему? Потому что у нас в голове есть формальный смысл слова: вещь в себе — это мир вне нас, или объективное существо дела, от нас не зависящее и для нас скрытое. Но Кант, и это видно по тексту, совершенно не так понимал вещь в себе, хотя определить ее так и не смог. Так же двусмысленно фигурирует у Канта термин «эстетика» — то как учение о началах в «Критике чистого разума», то как часть эстетической теории или философии в «Критике способности суждения».

Сейчас я хочу вернуть вас к тому словосочетанию, из-за которого я сделал отступление. Значит, каждый раз мы имеем дело уже с измененным. Моральное чувство есть сознание модификации моего состояния — там, где есть сознание модификации, там есть мораль. А модифицированное, или измененное, и сознаваемое в своей модификации состояние — это то, основание чего не является частью другого целого. Эти основания введены или порождены так, чтобы мир мог уже второй или третий раз воспроизводиться на них, а не на тех, которые мы вообще не можем проследить, не можем контролировать, которые являются частями других целых. Тем самым, конечно, кантовская проблема есть прежде всего проблема индивида, который сам в себе содержит все основания. Индивид для Канта является единственным, что полностью определено и уникально. Но это, заметьте, очень странные индивиды. Индивидом у Канта является даже мир, как, кстати, у Демокрита атом мог быть целым миром.

Итак, мы говорим о сознании изменения состояния. Все, что мы вводим, мы вводим через сознание изменения, а значит, имеем здесь дело с какой-то субстанцией, которая является звеном, или членом, сразу двух рядов: реального, эмпирического, физического и ряда идеальных образований. Я сказал, что человек занимает своей душой место в мире, а эта душа «содержит» (в кавычках, потому что это натуральный термин) в себе вневременные и внепространственные идеальные образования, или сущности. Душа посредством их мыслит. Более того, мысля посредством их, она находится в состоянии сообщенности с другими душами. Кант говорил в этой связи, что есть некоторые устройства духовного, невидимого мира. Мы оказываемся в нем в той мере, в какой имеем мыслительные, или мысленные, сущности, и в этих сущностях мы как-то согласованы с другими людьми, которые тоже своей душой помещены в мире и мыслят эти сущности. С другой стороны, это одновременно звено физического, пространственно-временного ряда, откуда мы получаем воздействие на наши чувственность и сознание.