Кануны
Шрифт:
— Пороть, один выход.
— Его не пороть надо! — подошел дед Новожил. — Ему, дьяволенку, надо всю кожу батогами спустить!
— Вот что, ребятушки, — дождался своей очереди сказать дедко Клюшин. — А нам бы к председателю сходить, к Микуленку-то.
— Оно верно.
— Скажем, так и так. Нет больше никакой силы-возможности, разреши фулигана выпороть.
— Конечно, надо бы доложиться-то. Оно бы ненадежнее.
Микулина по случаю праздника дома не оказалось, нашли его за домом Кеши Фотиева. Он играл в рюхи с другими холостяками. Тут же был и виновник события.
— Доброго
Дед Никита, якобы невзначай, отозвал Микулина в сторону. Тот был под хмельком и с одноразки не понял, что от него требуется.
— Мы, значит, Миколай Миколаевич, это, — объяснял старик Новожил, — просим.
— Разреши поучить.
— Да кого? — Микулин все еще не мог усечь, в чем дело.
— Сельку. Который раз безобразит.
Микулин расхохотался.
— Да вы что, старики! Он ведь у нас актив.
— Вот ты и поучи. Ты по своей линее, по активной, а мы по своей.
— А мне-то что! — Микулин махнул рукой. — Учите, шут с вами. Да вам его все одно не изловить, он как заяц ускачет.
— Сымаем.
Микулин убежал, пришла его очередь выбивать «пушку». Селька ничего не заметил. Старики по одному подались к сопроновскому подворью.
Отец Сельки Павло Сопронов второй год сидел дома, совсем обезножел. Ноги отнялись у него, может, от простуды, может, от спинного ранения, полученного во время Брусиловского прорыва. Кроме сыновей, Игнахи и Сельки, у него имелась еще старшая замужняя дочь Агнейка. В последний приезд Игнаха привез откуда-то из-под Вологды жену Зою — черноватую, костлявую и ругливую бабенку. Игнаху выбрали тогда секретарем ячейки. Он с женой отделился от семейства в старую косую зимовку. Тут они и жили вдвоем, пока Игнаху не сняли с секретарей. Он разобиделся, оставил Зою дома и уехал куда-то на заработки, ходили слухи, что сейчас он десятником в лесопункте, но точно никто ничего не знал. Совсем обезноженному Павлу жилось худо: его кормили по очереди. Селька таскал его на закорках то в зимовку к невестке, то обратно к себе в передок. Поскольку родных детей было двое, а невестка одна, то решено было, что отец будет жить два дня у себя, а третий день у невестки, потом опять два дня у себя и опять день у Зои. Зоя хоть и ругалась, но все же кормила свекра. И вот Селька таскал отца на закорках то туда, то сюда. В Шибанихе сначала дивились этому, но постепенно привыкли.
Сегодня Павло Сопронов сидел на крылечке, он кое-как, на руках, передвигался по ровным местам, даже через порог. Он сидел на ступеньках, а старики по очереди здоровались, вздыхали, но, чтобы не затягивать время, Жук сразу объяснил Павлу все дело. Павло цыркнул слюной на брошенную цигарку и обеими руками переложил левую ногу с места на место.
— И гадать нечего, — сказал он. — Надо пороть. Может, и мне на пользу, совсем извертелся, прохвост.
— Давай, Клюшин, иди за вицами, — проверещал Жук. — Да потоньше ломай.
— Из веника-то не подойдут? — спросил дедко Никита.
— Можно и веник, только зимний надо — голик.
— Да уж лучше бы свежим.
Клюшин сходил за отвод и наломал из ивового
— Говоришь, в рюхи играет? — спросил Павло.
— В рюхи. Как думаешь, хватит пятка-то? — Никите уже становилось жалковато обреченного Сельку. Они остались с Павлом вдвоем на крыльце, все остальные ушли ждать в избу.
— Мало пятка, — Павло опять закурил. — Десяток горячих надо.
Селька появился неожиданно и не с той стороны. Видимо, зная, что его ждет, он выглянул из-за угла и показал красный язык и фигу, начал дразниться:
— Что? Видели? Вот вам! Во!
Смелея все больше, он подошел совсем близко.
— Ну-ко, прохвост, иди сюды! — крикнул Павло. — Я те покажу, как стекла бить!
— А что? Догонишь? — Селька опять показал отцу фигу. — Догонишь? Не догонишь, во вам!
Селька прыгнул на крыльцо, к воротам, надеясь скрыться или запереться в доме. Павло хотел поймать его за ногу, но не успел, повалился на бок, Селька торжествующе зарычал:
— Гы-ы-ы!
И захлопнул ворота. Но сзади в сенях его тут же схватили. Он не ожидал тыльного нападения. Дедко Клюшин цепко держал его за одну руку, Жук за другую, а здоровый Новожил обхватил ноги. Орущего и брыкающегося Сельку повалили на пол, дед Никита держал наготове пучок ивовых виц.
— Штаны, штаны сволакивай! — пыхтел Жук, наваливаясь Сельке на ноги. — Ох мать-перематъ, убежит…
— Не убежит… Задницу-то! Не заслоняй!
— Давай!
Дедко Никита взмахнул пучком розог.
— Р-раз! — считал Павло Сопронов с крыльца. — Два! Не жалей дьявола, таковский. Три!
Селька завопил…
Павел услышал этот крик, выходя от Евграфа. Он выбежал из-за угла, подскочил, схватил дедка за руку:
— Остановись! Рехнулись, что ли?
— Стой…
Он отпихнул Жука, толкнул Новожила:
— Стой!
— А ты что за начельник? — взъерепенился Новожил. — Иди, а то и тебя выпорем! Мать-перемать! Вали, робята, и етого!
В это время Селька спрыгнул, отскочил, натянул штаны и сиганул на верхний сарай. Павел сел на ступеньку, не слушая, как ругают его Жук с Новожилом.
— Дедко…
— Знаю уж. — Дедко Никита кинул розги в крапиву.
Он не знал, конечно… Ничего не знал о том, что пильщики уже попросили расчет, что Евграф и Клюшин только что вышли из пая. Нет, ничего он не знал, он просто враз догадался, что случилось.
— Дедко… Что они сделали…
Павел заплакал, замотал головой. Дедко Никита поглядел на него и вдруг тонко крикнул, почти завизжал:
— Ишь, он расселся! Ишь, он распустил сопли, пащенок! Затыкался! А ну, встань, такой-сякой!
Павел Рогов вскочил, не веря ушам.
— Ты рази не знаешь? — кричал Никита. — Ты за дело, а дело за тебя. Иди! Нагребай ячмень да вези в Ольховицу. Продавай, нанимай плотников! И по миру авось не пойдем, господь не оставит.
— Дедко… да я…
Павел обхватил костлявое тело Никиты, начал крутить. «Ну, ну, погоди… — бормотал старик. — Ишь… Поставь, говорят, на место!» На них, забыв про Сельку, с почтением глядели удивленные старики.
VI