Капитали$т: Часть 2. 1988
Шрифт:
— Не морочьте мне голову! — сказал он. — Решайте вопрос и получите свое сырье. В количестве, которое максимально возможно. Оплату мы проведем через вашу лавку, после рассчитаетесь с Женей, когда он вернется.
Окрыленный напутствием, я вышел на улицу. Похоже, что и здесь без отца вопрос решить не получится. А с отцом в последнее время что-то происходило. Что-то в нем будто бы надломилось, он начал попивать, часто сидел, уставившись в телевизор, и видно было, что хоть и смотрит он на экран, но на самом деле поглощен чем-то своим, внутренним. Он почти перестал читать газеты, только бегло просматривал местную прессу — статьи, где упоминается
Он приехал как обычно, часов в семь вечера — усталый и серый, наскоро поел и устроился у себя в кабинете — в кресле, перед телевизором.
Я постучал в дверь.
— Можно?
— Войди, — сказал он, и я вошел.
Отец вопросительно смотрел на меня.
— Что-то случилось? — спросил он.
Я пожал плечами.
— Ничего особенного… Хотел спросить… как у тебя дела.
В его взгляде мелькнуло удивление.
— Все в порядке… Настолько, насколько это возможно сейчас.
— Неприятности по работе?
Он махнул рукой.
— Все как всегда. А у тебя? Как в институте?
— Тоже как всегда… — сказал я, отмечая, что разговор как-то сразу не задался. Отец явно ждал, когда я уйду.
Глава 21
Он ждал, а я все не уходил. Возникла странная неловкая пауза, он смотрел на меня, думая о своем, невысказанном, смотрел без раздражения даже, но как-то очень безразлично и терпеливо… А потом он сказал:
— Устал я очень… — И в этих словах действительно слышалась такая нечеловеческая усталость, что я вздрогнул.
— Все же, неприятности по работе? — спросил я.
Он медленно покачал головой.
— Очень тяжело… Очень тяжело, когда тебя все ненавидят.
Я с удивлением посмотрел на отца. Он, кажется, был слегка выпивши, может быть, именно потому и разговорился…
— Унижаются, просят, заискивают, льстят… — продолжил отец, — и ненавидят. Это не просто тяжело, Алексей. Это страшно.
Ему действительно страшно, с удивлением подумал я. А вслух спросил:
— Тебя лично ненавидят?
— Лично?.. — Отец на секунду задумался. — Нет, наверное. Нас всех. Всю партию. Считают, что мы во всем виноваты, а мы всю жизнь делали только то, что были должны делать.
— Люди очень злы, — сказал я. — Очереди, дефицит. Люди не понимают, что происходит.
Отец с досадой махнул рукой.
— В тридцатые шахтеры по карточкам килограмм хлеба в день получали. И энтузиазмом горели, верили в будущее, работали, рекорды ставили! А в двадцатые, после гражданской? Вообще голод был. А сейчас беда — колбасы не хватает! Водки им мало! Привыкли к хорошей жизни, забыли, с чего все начиналось! За кусок колбасы и поллитру готовы все продать…
— Ты не думал о том, чтобы уйти с должности? — спросил я.
Он грустно улыбнулся.
— Уйти или не уйти… нет никакой разницы. Ничего уже не имеет значения, Алексей. Все заканчивается. Вот-вот закончится.
— Это же будет катастрофа, — сказал я.
— Будет катастрофа, — сказал он безразлично, — и я не могу ничего сделать. И никто уже не может.
Я помолчал немного, а потом спросил:
— У вас все всё понимают?
— Понимают, — сказал отец. — Одни пьют. Другие с ума сходят. Третьи в коммерцию ударились на старости лет. Григорий наш Степаныч открыл кооперативы, на родню оформил. Обогащается сейчас.
— И что ты по этому поводу думаешь? — спросил я.
Он горько усмехнулся.
— Теперь уже не имеет значения. Они решают вопросы будущего выживания, как умеют.
Вот, кажется сейчас можно, подумал я. И сказал:
— Есть возможность и нам решить вопрос будущего выживания.
Он вопросительно посмотрел на меня, и я начал рассказывать.
— Мне предложили заниматься реальным производством. Не спекуляции, а производство дефицитного товара — полиэтиленовой пленки.
Отец усмехнулся.
— Уже все готово — оборудование и рабочие, — продолжил я торопливо, — осталось только решить вопрос с сырьем. Сами его решить мы не можем. Мы готовы купить, но кто же нам продаст? Взятки мы давать не хотим…
Отец побарабанил пальцами по столу.
— Это производство, как ты говоришь… оно может принести большие деньги?
— Любые деньги, — сказал я, — если вопрос с сырьем решится благоприятно.
— Я никогда не думал о больших деньгах, — сказал он задумчиво, — никогда! Мы работали, понимая, что делаем большое и важное дело… Может быть — самое важное в истории человечества. А деньги? Деньги мне были нужны для того, чтобы купить хлеб. И цветы твоей матери.
— Ты же сам все понимаешь о судьбе большого и важного дела, — сказал я.
— Понимаю, — сказал он. — Рассказывай дальше. Что за организация, что за сырье…
Кажется, сработало! Я был на седьмом небе от счастья, но виду не подавал — осторожно рассказывал о наших производственных проблемах. Отец, вооружившийся ручкой и бумагой, делал пометки.
— Можно будет что-нибудь сделать? — спросил я в конце своего рассказа.
Отец неопределенно пожал плечами.
— У Госснаба свое начальство, сырье распределяется по фондам, фонды привязаны к предприятиям… Но… сейчас там такой же бардак, как и везде. Если не хуже. Завтра я узнаю, что здесь можно сделать. Я думаю, что нет ничего ужасного в том, что какая-то организация получит возможность выпуска дефицитной продукции. Мировая революция от этого точно не пострадает. — Он горько усмехнулся.
— Спасибо! — искренне сказал я.
Он махнул рукой.
— Пока еще не за что. Все, Алексей, иди отдыхай.
Спал я той ночью плохо, неспокойно.
Вопрос решился наилучшим образом. На следующий день отец сказал, что выяснил, что можно сделать. Он объявил, что вопрос, скорее всего, будет решен положительно и сунул мне бумажку, где был адрес, номер кабинета и фамилия ответственного товарища. На следующий день мы с Яковом Наумовичем отправились по адресу. Ответственный товарищ принял нас тепло, но общался в основном с Яковом Наумовичем — деловые люди сразу почуяли друг друга! Сходу была придумана хитрая схема, всей сути которой я так и не понял, но в конечном итоге сводилась она к тому, что сырье мы получим. Были бумаги — множество бумаг! Нас занесли в какие-то реестры. Записали в какие-то очень официальные книги. Были подписаны бумаги и поставлены печати. В конце концов, мы официально оплатили первую партию — десять тонн полиэтилена высокого давления, всего около трех тысяч рублей.