Капитальный ремонт
Шрифт:
Юрий похвалил себя за сдержанность.
– Пойду вымою руки, перемазался я тут с вашими бутылками, - сказал он, выходя в переднюю.
– А вы в ванную идите, там колонка греется, можете душ взять! крикнула ему вслед Сашенька.
– Правильно!
– обрадовался Юрий. Взять горячий душ после этой дурацкой ночи в вагоне было очень кстати. Он повернул в ванную комнату, где никогда не бывал, - в этих новых комфортабельных гельсингфорсских домах гости имели возможность вымыть руки, не выходя из уборной, где для того был устроен умывальник.
Открыв низенькую дверь, он невольно остановился.
Все здесь
Яркий мягкий свет наконец хлынул со стен и с потолка, в ему стало понятно, почему полумрак ванной был зеленым: и большая, широкая чаша умывальника, и три ступеньки, ведущие к ванне, и сама эта ванна, торжественная, как алтарь, и стены - все было из зеленого фаянса или выложено зеленым кафелем, даже циновка, лежавшая на полу, была цвета морской волны. Огромное овальное зеркало над ванной и другое, поменьше, над чашей умывальника, отражая стены, тоже казались зелеными, и только висевший у дверей халат, на который наткнулся Юрий, был ослепительно белым.
Ошеломленный, в каком-то невольном смущении, Юрий с любопытством и неловкостью оглядывал этот храм неизвестной ему религии - женского служения собственной красоте. Множество флаконов, баночек, тюбиков, щеток и щеточек, пилочек и гребенок, мочалок и губок - от крохотной до гигантской, которая с королевским достоинством свешивалась над ванной, кремы, ножницы, пинцеты, непонятные электрические машинки не то для массажа, не то для ингаляции, какие-то стеклянно-резиновые приборы, кувшины, тазы и тазики, пульверизаторы в цветных сетках, пушистые полотенца, салфеточки, белоснежный халат, хранивший, казалось, прикосновение нежной атласной кожи, всепобеждающий призывный запах духов, название которых было неизвестно самому Николаю, все это каким-то новым, неожиданным образом выказало ему Ирину Александровну.
Юрий еще раз окинул взглядом это впервые увиденное им святилище женских тайн и попытался найти ему оправдание. Конечно, всякой красивой женщине необходим храм гигиены, однако в том, что он видел вокруг себя, было нечто настораживающее, сомнительное. Все это походило более на тщательно оборудованную лабораторию, которая откровенно преследовала не столько цели гигиены, сколько совершенствование или поддержание могущества женской красоты. Зеленое и душистое колдовство уводило мысль в жаркие, сладкие тайны, сердце само собой забилось быстрее, и в светлой глуби зеркал Юрий, сам того не желая, вдруг увидел обнаженное - прелестное, тонкое и хрупкое победительное тело, упоенно любующееся собственным отражением...
И тут ему внезапно пришло в голову, что, может быть, именно это влюбленное в себя и влюбяющее в себя других, изящное, холеное тело, со всеми его желаниями, требованиями, капризами - было главнейшим содержанием жизни Ирины Александровны, будущей жены брата.
Мысль эта поразила его. Что-то начало для него проясняться в "мраморной вдове". Смутные и недоказуемые догадки, которые
Недавний веселый подъем исчез, словно его и не было. Где-то в самых тайниках мысли мелькнула горькая уверенность, что женщина, которую любовь Николая украшает, венчает, возводит в святыню, совсем не святыня, не идеал. И уж с совершенной ясностью оказывалось, что ни семьи, ни дома, о которых он, Юрий, видимо, бессознательно тосковал, тут никогда не получится.
Подавленный своим открытием, он пытался думать о другом, но мысль эта настойчиво возвращалась. Семья... Дом... Николай идет на какое-то опасное дело, сам он тоже решил ринуться в военную бездну - и оба они были невероятно одиноки, оба ждали обыкновенной ласки, обыкновенного участия. Кто проводит их на подвиг, кто поддержит в роковом решении? Никто. Могла бы мать, но ее давно нет на свете. И пойдут оба брата в мокрую флотскую смерть без напутствия, без ласки, без душевного слова, без поцелуя...
Вот когда со всей силой почувствовал он тоску по несуществующему дому, сиротскую неутолимую жажду семьи!.. В первый раз за недолгую свою взрослую жизнь он готов был заплакать, как ребенок, которого все забыли, хотелось пожаловаться кому-то, чтобы услышать слова если не любви, то хоть сочувствия, если не вдохновляющие, то хотя бы ободряющие...
Легкий стук в дверь заставил его обернуться.
– Можно?
– услышал он Сашенькин голос.
– Я вам простынку принесла.
– Спасибо, - ответил он машинально. Дверь открылась, и вошла Сашенька с мохнатой пушистой простыней.
– А чтой-то вы не сказали, куда торопитесь?
– спросила она, вешая простыню и снова поглядывая на него особенным взглядом.
– Я думала, в отпуск приехали, а вы говорите, два часа...
– Нет, Сашенька, не в отпуск, - медленно сказал Юрий.
– Я попрощаться зашел.
– А куда же это вы?
– На войну.
– Как это?
– удивилась она.
– А так... Завтра на миноносец - и, может быть, сразу в бой.
Она засмеялась и покачала головой.
– Ну да... Кто вас пустит, вам учиться надо!
– А я и не спрашивался. Матросом пойду.
Сашенька вдруг ахнула и всплеснула руками.
– Ой, Юрий Петрович!
– каким-то бабьим жалостным голосом вскрикнула она.
– Что ж это вы, и в самом деле своей охотой на войну?
Юрий молча покивал головой: да, мол, вот так, своей охотой. Он хотел сказать что-нибудь, но, взглянув на нее, махнул рукой, заволновавшись сам: глаза ее были полны слез, губы дрожали.
– Юрий Петрович, да что это?
– запричитала она.
– Вам-то зачем? Ну, Николай Петровичу уж положено - офицер, а вы? Вам же еще можно учиться... Зачем вы это? Молоденький такой - и вдруг утонете?