Капитан чёрных грешников
Шрифт:
— Давай рассказывай, — усмехнулся Стрелец.
— Говори, приятель, я слушаю, — нетерпеливо произнес коробейник.
III
Симон начал так:
— Семейство Венасков живет здесь уже не одну сотню лет, но они тут не исконные. Раньше они владели селением Венаск в Конте-Венассен, у подножья горы Ванту. Но младший сын этого дома получил в наследство замок Бельрош, поселился в нем, и его потомки так там навсегда и остались. Стоит замок Бельрош на высокой скале по эту сторону реки, между Кадарашем и Сен-Поль-ле-Дюранс. В какую сторону там ни повернись, обзор будет порядка шести лье. Прямо напротив, на другом берету Дюрансы, стоит другой замок, под названием Монбрен. Это замок господ де Сент-Мари.
Семейство Сент-Мари зовется Монбрен, как и их замок. Они из Дофине, а сюда перебрались в первые религиозные войны, больше двухсот лет тому назад. Потом они стали католиками, а тогда были протестантками. Тогда-то они и с Венасками поссорились.
Из рода в род, из века в век, от отцов к сыновьям — всегда Венаски и Сент-Мари друг друга ненавидели. Перед Революцией два деда нынешних господ вместе служили в Париже в королевской гвардии. Они дрались на дуэли, и господин де Венаск был убит.
Монбрен стал республиканцем. Брат покойного месье де Венаска эмигрировал, потом вернулся, встретил Мон-брена и обвинил в смерти брата и в измене убеждениям.
Они опять дрались, и опять Венаск был убит.
То был двоюродный дед господина Анри.
— Все так, — прервал его Стрелец. — Но в пятнадцатом году старика Монбрена де Сент-Мари убили черные грешники. Вот по этому всему и подумали на Большого Венаска.
— Это не он, — твердо возразил Симон. — Венаски не душегубы.
И он продолжал:
— Никто бы и не подумал обвинить господина шевалье де Венаска, если бы не советник.
— А что он за человек? — спросил коробейник.
— Это такой человек, — ответил Симон, — про которого и Стрелец доброго слова не скажет.
— Ни доброго не скажу, ни худого, — равнодушно произнес Стрелец. — Его не любят, это правда, но зла он никому не делал, кроме убийц и грабителей.
Симон продолжал:
— Как переедешь Дюрансу да пройдешь Мирабо, вскоре увидишь, если светло будет, дом на косогоре, а при нем старые деревья вроде парка спускаются к самой дороге. Это Ла Пулардьер.
— И что?
— Там летом, а вернее, с апреля до Рождества, живет господин Феро. Его еще называют Феро де Ла Пулардьер, только иные говорят — он совсем не дворянин и свою фамилию просто так взял.
— Ну, это неправда, — заметил Стрелец. — Ведь когда он был императорским прокурором, император его сделал бароном.
— Спорить не стану, — сказал Симон. — А теперь он советник: выходит, ему оба титула за один.
— Приятель, — повел плечом Стрелец, — ты всему, что тут Симон наскажет, не верь. Он к господину Феро несправедлив.
— Говори, говори, — усмехнулся Симон.
— У нас не любят тех, кто носит красные да черные мантии. А господин Феро с тех пор, как ушел со службы, даже куренка не обидел.
— Зато раньше многих обидел, — сказал Симон.
— Слушайте, — продолжал Стрелец, — тут же разбойничий край, понимаете ли? То протестанты, то католики — все одно, готовы от любого пустяка вспыхнуть, как порох, и тотчас за ножи да за ружья. А господин Феро двадцать лет тому назад был императорским прокурором в Эксе. Тут что ни день — то убийство, то налет, то поджог. А он как стал прокурором, быстренько навел порядок, руки у него не дрожали, ни боже мой! За два года тридцать с лишним злодеев он отдал под суд. Он и банду Сен-Патерна выслеживал, и банду черных грешников тоже.
А вот теперь господин Феро, как ушел на покой, все равно поселился в Ла Пулардьере — живет там себе спокойно и в ус не дует.
— Жить-то живет, — сказал Симон Барталэ, — а начнись заварушка — кисло ему придется.
— Ничего не кисло, — ответил Стрелец. — Будет как в позапрошлом году, вот и все.
— А что тогда было? — спросил коробейник.
— Есть у нас в Тур-д’Эге, — стал рассказывать Стрелец, — один человек, зовут его молодой Понте. Его отец, бедняга, убил сборщика налогов и на гильотину за это попал. А молодой Понте — такой мерзавец, перед которым вся округа дрожит. Он всегда говорил: тот, из-за кого отрубили голову отцу, непременно от моей руки умрет. Когда он прослышал, что в Париже революция, тут же собрал банду таких же отпетых, как сам, и сказал им: "Пойдем убьем старика Феро!" И они пошли. Когда пришли, все слуги и арендаторы в Ла Пулардьер насмерть перепугались, хотели запереть двери, за ружья взялись. Но господин Феро велел все двери оставить отпертыми, а ружья заряжать не велел. Подручные Понте, как бешеные, ворвались в замок, в самый кабинет старого судьи, и увидели: тот сидит спокойно в кресле. "Что вам от меня?" — говорит. "Жизнь твою в обмен на жизнь моего отца!" — заорал молодой Понте. А господин Феро ему на это тихонечко так: "Не я убил твоего отца, а закон".
И убийцы отступили. Они приходили убить старика, а уходили — руки ему целовали.
Стрелец обернулся к Симону:
— Это ж правда? Скажи!
— Это правда, — ответил Симон и понурил голову. — Только, может, не всякий так поступит, как молодой Понте.
И Симон нахмурился, как человек, не одолевший в споре, но во мнении своем только крепче утвердившийся.
— Да ладно, — сказал опять Стрелец. — Все это, парень, пустяки. Дурные дни прошли — надо думать, и не вернутся.
— Как знать… — тихонько проговорил Симон.
— Э! Что прошло, то прошло — верно, приятель?
— И я так думаю, — ответил коробейник.
— Ты скажи, — не унимался Стрелец, — ну на что теперь протестантам жаловаться?
Симон не отвечал.
— Да и времена теперь другие, жестокости меньше, и люди с этого берега Дюрансы — католики — уже не такие фанатики своей религии. Ну, а еще…
Стрелец остановился и подмигнул.
— Что — еще? — неласково спросил Симон.
— А еще все люди в наших краях как люди, а девушки у нас всех краше. Так что…
И Стрелец опять подмигнул.
— Женщины тут вообще ни при чем, — возразил перевозчик, пожимая плечами.
— Ошибаешься, приятель.
— Ты о чем?
— Через женщин многое можно устроить.
— Иди ты!
— И можно помирить людей, хоть те и двести лет уже в ссоре.
— Стрелец, друг ты мой! — воскликнул Симон и стукнул кулаком по столу. — Скажут мне, что ты немножко спятил — я удивляться не буду.
— Ничего я не спятил, я знаю, что говорю.
— Ну, что ты такое знаешь?