Капитан чёрных грешников
Шрифт:
— У старого Монбрена де Сент-Мари, того, которого убили, было два сына, да?
— Верно.
— Один из них женился.
— Ну да.
— И есть у него дочка-красавица, мадемуазель Марта.
— Я ее не знаю, никогда не видал, — сказал Симон.
— А я знаю.
— Ну и что?
— И господин де Венаск ее знает.
Симон вздрогнул.
— И не просто знает, а он в нее влюблен.
Перевозчик снова стукнул по столу кулаком:
— Голову ставлю против стакана вина, что это неправда!
— Лучше не надо, не ставь, — спокойно ответил ему Стрелец. — Мне и пить-то больше не хочется, а ты голову потеряешь.
От его хладнокровия Симон Барталэ еще больше взбесился:
— Если бы я знал, я бы не спорил из-за господина Анри!
— Много ему дела до твоего знания, скажи пожалуйста!
— Да хоть бы он и был влюблен, — стал говорить дальше Симон, — хоть бы даже и отвечали ему, только все равно ничего из этого не будет.
— Думаешь?
— Отец этой девушки во вражде не так закоренел, а вот дядя — дело другое.
— Она у дяди спрашиваться не должна.
— Может не спрашиваться, только он старший в семье, деньги все у него — две трети наследства. Он даже потому и не женился, чтобы его племянница была богата.
— Ну и что?
— А то, что он племянницу убьет, а не позволит ей зваться госпожа де Венаск.
Стрелец расхохотался.
Но когда Симон уже собирался подкрепить свое мнение каким-нибудь веским аргументом, издалека послышался шум.
Заглушая глухой рокот разбухшей от дождей Дюрансы, разнесся звук корнет-а-пистона, который имеет при себе всякий уважающий себя почтовый кучер. Курьер с Альп — "карета на низ" — прибыл на правый берег и требовал перевоза.
— Ну вот, друзья, — сказал Симон. — Вам пора, если дождя не боитесь.
Он отворил дверь домика, выходившую прямо на берег.
На той стороне красноватый луч каретного фонаря пробивался через прибрежный ивняк, пронизывая мрачную ночную мглу.
IV
Стрелец взял свою двустволку, коробейник просунул руки через ремни своего короба, вооружился длинной палкой с железной набойкой, и они пошли вслед за Симоном.
Симон шел перед ними с зажженной лампой: паром никогда не ходит через Дюрансу без фонаря.
Мы уже говорили, что в этом месте река очень узкая, глубокая, а берега крутые.
Чтобы устроить въезд на паром, конец дороги пришлось даже прорубать через скалу.
Паром этот — большая баржа, на которой при надобности могут поместиться два запряженных экипажа и порядка тридцати пассажиров.
Стоит только взглянуть на простой, но хитроумный механизм из двух лебедок, чтобы понять, как один человек может управлять этой баржей со всем ее грузом.
Два толстенных каната, по обоим берегам привязанные к большим брусьям, служат, так сказать, воздушными рельсами. Третья веревка прикреплена к канатам двумя подвижными блоками и намотана на ворот, похожий на корабельный кабестан.
Перевозчик крутит кабестан, и судно передвигается, не уклоняясь от курса даже при самом быстром течении.
Симон поставил фонарь на нос баржи.
Стрелец с коробейником вошли на паром, и кабестан тут же пошел крутиться.
— Не слишком-то хороша погодка для твоей охоты, — сказал Симон Стрельцу.
Видимо, ему не хотелось больше говорить о господине Анри, советнике Феро и черных грешниках.
Стрелец посмотрел на небо: ветер гнал рваные черные тучи.
— Дождик не дубина, мы не глина, а скоро его и не будет.
— Думаешь?
— К рассвету уже перестанет, а часам к десяти солнце выглянет.
— Как называется первая деревня по этой дороге? — спросил коробейник.
— Мирабо.
— Если дождик пуще пойдет, я там переночую.
— И правильно сделаешь, приятель: в Мирабо хороший трактир, да и недорогой. И деревня сама большая, продашь там свои иголки с нитками.
— Спасибо за совет.
Чтобы добраться до другого берега, парому понадобилось минут десять.
Стрелец хотел было опять завести разговор о старинной вражде Венасков с Монбренами, но Симон его не поддержал.
Наконец баржа уткнулась носом в правый берег.
— Я человек бедный, — прошептал Симон про себя, — но половину того, что есть, отдал бы, чтобы там в карете был господин Анри.
— Ну, давай! Поживее! — кричал ему кучер дилижанса, а форейтор от нечего делать молча постегивал кнутом.
Симон крепко пришвартовал судно и отпустил две цепочки на переднем борту. Борт тут же опустился и стал удобным трапом.
Стрелец и коробейник пожали руку перевозчику и проворно спрыгнули на берег.
Проходя мимо кареты, оба с любопытством заглянули внутрь.
Экипаж был пуст, всего три пассажира: мужчина и две женщины.
— Что, брат? — спросил кучера Стрелец. — Видно, нехороша погодка, народ по домам сидит, да?
— Вот час тому назад, приятель, ты бы так не говорил, — ответил кучер.
Это был молодой человек лет двадцати семи или восьми, белокурый, загорелый. Он говорил на наречии той части Прованса, что граничит с Дофине, собеседники же его — на гораздо более чистом провансальском. На всей большой дороге кучера только и знали, что под кличкой Гаво.
"Гаво" значит "горец". Марсельцы и жители Экса, претендуя на остроумие, называют так диалект Верхнего Прованса и Дофине.
Простите нам эти подробности — они покажутся праздными, но впоследствии Гаво сыграет в этой истории важную роль.
— В Мирабо пассажиров высадил, а, Гаво? — спросил Симон.
— Нет, подальше.
— В Пейрюи, что ли?
— Нет, прямо на дороге, между Мирабо и трактиром "Черный голубь".
Гаво понизил голос и продолжал:
— Оно и к лучшему, что я от таких избавился. Да вот Жиже не даст соврать.