Капитан чёрных грешников
Шрифт:
Все люди самого бедного простонародья — почти нищие.
Каждый этаж был разделен на три тесных квартирки, и каждая из этих квартирок сдавалась либо семье из двух-трех человек, либо холостяку, который целый день был где-то на работе, а домой приходил только ночевать.
Занятия у этих людей были разные, и были они по большей части люди в городе пришлые.
Простой люд, даже живший по соседству, их не знал; утверждали, между прочим, что многие из них — люди с дурной репутацией.
Часто слышали, как судачат соседские кумушки: дескать, советник Феро, пока был на службе, так долго воевал с ворами, что под старость лет, видать, их полюбил — даже у себя дома селит.
Но людская молва была не права. Жильцы советника Феро были страшно бедны, однако правосудие никогда против них ничего не имело.
Но нет, как говорится, дыма без огня, и слухи эти пошли после одного происшествия, о котором мы сейчас расскажем.
Незадолго до того времени, когда началась наша повесть, самым старым жильцом господина Феро был старик, носильщик по ремеслу, а по прозванию — дядя Барнабо.
Этот человек был не из этих мест, хотя южанин, и когда он поселился в мансарде дома советника, его никто не знал.
Он был совершенно сед; лицо его хранило следы глубоких страданий; вместе с тем он был еще очень крепок, и десять лет кряду этот высокий старик, молчаливый и кроткий, у всех на виду безукоризненно исполнял свою нелегкую должность.
Однажды заметили, что он не сидит, как обычно, на углу улицы Понморо на своей раме носильщика в ожидании заказов.
На другой день он опять не появился, на третий — тоже.
Сообщили в полицию, взломали дверь его каморки и увидели: дядя Барнабо внезапно скончался у себя в постели.
Комиссар осмотрел помещение, обнаружил какие-то бумаги, кожаный мешочек с небольшими сбережениями в серебряной монете и, наконец, паспорт освобожденного каторжанина.
Дядя Барнабо оказался бывшим каторжником!
В то время советника Феро очень мало заботило, что о нем скажут.
Считалось, что он столь же скуп, сколь богат, а потому при любом случае говорили: пускай-де жилец платит за квартиру как можно больше, а остальное старого скрягу не волнует.
Между тем человек, облеченный доверием советника, исполнявший обязанности управляющего и консьержа, был, все по той же молве, достоин своего хозяина.
Этот человек был бывшим секретарем суда, некогда вынужденным продать свою должность за "невоздержность и неисправность". Тогда советник Феро взял его к себе на службу, и уже тогда все поразились, что человек высочайшей честности, магистрат, суровость которого вошла в поговорку, связался с таким отребьем.
То было тридцать лет тому назад, и все эти годы бывший секретарь, которого теперь называли просто дядя Милон, никогда не покидал службы у советника Феро.
Он-то и управлял домом, брал на себя ремонт, когда это было необходимо, собирал, как говорили, плату с жильцов в отсутствие хозяина, а когда приходилось — выгонял должников.
Есть пословица: каков хозяин, таков и слуга.
Бывший секретарь и бывший советник так долго жили вместе, что и внешне стали друг на друга похожи.
Оба высокие, с длинным костистым лицом, с холодными тусклыми глазами, с резкими и жесткими манерами.
Господин Феро всегда носил старую, но тщательно вычищенную одежду, а белье у него было простое, но ослепительной белизны.
Дядя Милон носил поношенный редингот, каскетку, зимой гамаши, и все это также было предельно опрятно.
О дяде Милоне, как и покойном носильщике дяде Барнабо, в городе также ходило предание.
Говорили, что его, когда он был еще секретарем суда, господин Феро, бывший тогда имперским прокурором, поймал с поличным на краже и мог бы послать на каторгу.
Отчего он не сделал этого? Отчего он, напротив, взял Милона к себе на службу?
Тут заканчивалось предание и начинались загадки.
И вот, с тех пор как советник вышел в отставку, он почти круглый год проводил "в своей деревне", как говорят на юге.
Но два, три раза в год он наведывался в Экс и оставался там на пару дней, иногда даже всего на одну ночь.
Между тем дядя Милон часто бывал в отлучке.
Куда он ездил? Опять загадка!
То его видели на сиденье альпийской почтовой кареты, то королевская почта увозила его в Марсель.
А иногда он с посохом в руке долго ходил где-то в окрестностях города.
Люди в провинции любопытны: стоит у кого-нибудь завестись какой-то необычной привычке, как тут же начинают за ним следить, подмечая малейшие поступки и факты.
Вот и было замечено, что после каждого из своих загадочных путешествий бывший секретарь Милон непременно писал господину Феро, а иногда оставался в Эксе только на ночь и тут же направлялся в Ла Пулардьер.
Но все эти наблюдения, все эти слухи и перешептыванья так ни к чему и не приводили.
Почему Милон "заложил душу" за советника?
Загадка!
Почему он так много разъезжал?
Опять загадка!
Почему, наконец, в доме на площади Дворца правосудия были такие странные жильцы?
Загадка, загадка, загадка!
Только одно мнение было совершенно неодолимо во всех умах, как свет неодолимо побеждает тьму, и нераздельно царило в них.
Мнение это было таково: советник Феро — невозможный скряга, не позволяющий себе никаких нежных чувств и во всем отказывающий своему племяннику, господину де Сен-Соверу, у которого, впрочем, были и свои средства.