Капитан Два Лица
Шрифт:
Здесь Дуан понял, что действительно говорит с трудом, потому что он больше не врал. Медленно оглядев всех собравшихся, он закончил:
— Птица Камэш, богиня боли, схватила меня за горло когтистыми лапами. Мне казалось, она сейчас вырвет мне позвоночник, и тан с ним вместе. Отец смотрел на меня из-под слоя соли. Я видел, как он поседел, как поменялось от горя его лицо. И в ту швэ я уже знал, что умилостивило богов и освободило меня. Его последний взгляд, а может, последняя молитва.
Закончив, Дуан умолк. Он видел, что бабушка и теперь прожигает его глазами, смотрели и остальные, но куда менее пытливо;
— Вы так бледны… — прошептала одна из советниц.
— Не тревожьтесь, — ласково отозвался принц. — Я уже оживаю от теплого приема, что вы мне оказали. Это не беда.
На самом деле беда была еще та: Дуану пришлось восемь дней кряду обмазывать себя водорослевыми отварами, сводящими смуглость. За прошедшие Приливы он здорово загорел под заморским пеклом. Да и довольно долгая голодовка, как ему казалось, не смогла превратить его в замученного узника пещер.
И все же…
Все же ему верили; большинство собравшихся — так точно верило. Может, потому что роза на ладони уже сама по себе была для них достаточным доказательством, без всяких баек: магии, подделывающей ее, не существовало. Дуан ответил на все улыбки, на все заискивающие взгляды, прокашлялся и приступил к финальному витку своей запланированной речи:
— Я знаю, что королевство бедствует без отца. Я не сомневаюсь: именно из-за этих бедствий боги наконец помиловали и пробудили меня. Я стану тем, кем должен был стать, если конечно… — он оглядел всех вновь, — вы примете меня. Возможно, я проклят богами, но все, чего я хочу, — вернуться домой. Вы дадите мне шанс? Я прошу вас проголосовать.
— Прошу простить. А что же будет с вашей сестрой, любезный принц?
Советник, задавший этот вопрос, не был знаком Дуану; видимо, пришел сравнительно недавно. При звуке мягкого низкого голоса все вновь зашептались, и неудивительно: заговорил нуц. Единственный нуц в Правом, мужском, полусовете, впрочем, среди женщин чернолицых тоже не было. Тем более странно выглядело это существо в одежде белого народа — камизе, перепоясанной плетёным ремнем, сюрко и расшитых серебристым узором штанах. Черные прямые волосы советник не собрал и не заплел, но завел за острые удлиненные уши. Золотые глаза ровно горели и хранили вдумчивое, живое выражение.
— Как ваше имя, та’аш? [2] — уважительно и приветливо спросил принц.
— Кеварро, маар. Я задаю вопрос лишь потому, что в королевстве всё ещё гремят бунты, как вам наверняка известно. Большая часть их развязана сторонниками передачи трона принцессе и противниками этого решения.
Дуан кивнул. Он думал о сестре слишком много и главную мысль озвучивать пока не собирался.
— Я хочу верить, — он в упор посмотрел на чернолицего, — что с моим появлением бунты улягутся. Может, я многого не знаю и во многом глупее всех здесь сидящих, но отец с детства научил меня: бунты рождаются из голода и страха. Вы не голодали, судя по нынешнему положению дел, но вам определённо было страшно потерять короля. Я знаю. Потому что мне тоже. Розинда, чья жизнь омрачилась моим исчезновением, не должна теперь нести никакого бремени, кроме самых приятных. О ее судьбе я поговорю с ней сам. Если она захочет править…
2
Та’аш — уважительное обращение
Обрывая его, по залу разнесся необыкновенно чистый и звонкий голос:
— Я не хочу, брат. Слышишь? Не хочу.
Принцесса Розинда, как оказалось, все это время сидела на подоконнике за массивной, задернутой из-за яркого света гобеленовой гардиной. Сейчас, видимо, заскучав, а может, просто уловив, что ее имя стали повторять слишком часто, она легко спрыгнула с довольно большой высоты и, постукивая шнурованными золочеными ботильончиками, пошла Дуану навстречу. Шесть или семь радужных юбок — коротких спереди и длинных сзади — шуршали при каждом шаге. Высокая прическа угрожающе покачивалась над макушкой.
Улыбаясь, Дуан простер к ней руки.
— Моя любимая Роз…
Тоненькая ладошка отвесила ему затрещину; в ушах зазвенело. Низкорослой принцессе пришлось бить в прыжке, отчего получилось еще болезненнее. Смерив брата взглядом глаз — тоже синих — Розинда сказала:
— Это тебе за то, что бросил меня так надолго.
— Но я…
— А теперь дай я тебя обниму, бедный мой.
С этими словами сестра крепко обхватила его поперек пояса. Отстраняясь, она оставила на рубашке след своей малиновой губной краски. Дуан обернулся за призывом к приличиям — к единственному существу, от которого мог этот призыв услышать. Но королева-бабушка молчала. Она лишь внимательно наблюдала за внуками, а поняв, что на нее просительно смотрят, проворно перевела взгляд на украшенный лепниной потолок. Дуан вздохнул и начал сам:
— Боги… Розинда, что ты себе…
— Голосуйте за него, быстро. — Сестра отвернулась и прицелилась в кого-то из советников согнутым пальцем. — Пам! И брысь-брысь.
— Мне тоже брысь, дитя мое? — мягко уточнила со своего места бабушка.
— Ты можешь неторопливо и с достоинством удалиться.
Произнеся всё это, принцесса отошла от брата и гордо уселась прямо на край стола, ближе к левой половине. Члены женского полусовета подвинулись. Дуан, чувствуя себя очень-очень глупо, обвел их взглядом.
Никто — ни они, ни мужчины с противоположной стороны — не шептался, не смеялся, даже не выражал удивления молча, мимикой. Страшная догадка, что Розинда ведет себя так всегда, заставила Дуана подавиться воздухом. Откашлявшись, он возвысил голос и предложил:
— Советники, вы вправе выйти и посовещаться. У вас пять швэ. А я пока побеседую с моей милой сестрой. Ведь, в конце концов, я вижу ее впервые за долгое время.
— Правильно, дорогие внуки. Поворкуйте. А мне пора принять ножную ванну с головастиками, их как раз должны бы наловить.
Произнеся это, королева первой принялась слезать со своего места. Две камеристки, стоявшие по бокам чинно, как пажи, помогли ей. Как Дуан отметил в целом, помещение начали освобождать более чем проворно: все явно чувствовали себя здесь не на своем блюде. Бабушка, уходя, обернулась несколько раз, и ее взгляд насторожил принца. Но думать об этом было некогда. Розинда закинула ногу на ногу и произнесла:
— Я тебя слушаю. Где тебя носило все это время, любезный Ино?
Дуан сделал успокаивающий вдох. В конце концов, он знал, на что идет. Знал, что отвык и от двора, пестрящего безвкусными нарядами, и от ласковых обращений «милый/светлый/добрый принц», и даже от собственного настоящего имени. Но кое-что он ожидал встретить прежним, а нашел, кажется, совсем неузнаваемым. И это была сестра.