Капитан Два Лица
Шрифт:
Дуан не шевелился; вокруг было совсем-совсем тихо. Девять. Наконец в тишине зазвучали осторожные шаги. Десять. Открылась дверь и раздался знакомый вкрадчивый голос;
— Ты здесь? Все в порядке?
Судя по тихому скрипу досок, нуц шагнул навстречу.
— Да, маар ле Вьор…
То, что наедине Кеварро общается с равным по статусу столь униженно, резануло Дуана. Мразь ничем не заслужила подобного почтения, не белым же лицом? Но Дуан не поменял положения и быстро прогнал мысль прочь, чтобы она не сказалась на пульсе. Скрип прозвучал ближе.
— Мертв?
— Мертв. Даже не понял,
Довольное хмыканье. Пальцы ле Вьора пробарабанили по столу совсем рядом с головой Дуана; в следующее мгновение бесцеремонно схватили и намотали волосы, потянули вверх. Все мышцы короля Альра’Иллы остались именно в том состоянии, в каком бывают у свежего, еще не остывшего и не окоченевшего мертвеца. Лицом он тоже не выдал боли, а когда чужие пальцы разжались, с безвольным стуком ударился о столешницу, изменив угол падения на ничтожную пару градусов, чтобы только спасти нос.
— Славно. — Советник опять постучал по столу. — Хм… братские чаши? О боги, знал бы он, с кем желает побрататься.
Кеварро промолчал. Ле Вьор усмехнулся и поставил что-то прямо перед Дуаном.
— Никто не удивится, что, бахвалясь победой, мальчишка выпил вина, найденного прямо здесь. Желтые часто оставляют случайным ворам и захватчикам яд. Усыпить ближнего, даже когда уже уснул сам, утащить за собой… скотский народец. Ладно. Убери альраилльскую бутыль с глаз долой, Кеварро, а лучше разбей. Пусть даже думают, что бедный король метался в агонии. Так грустнее.
Прозвучали шаги и звон стекла. Альраилльское вино последнего сбора потекло Дуану под ноги. Слух и чутье обострились уже настолько, что он это уловил.
— Славно.
— Мой долг выплачен?
Советник не ответил. Заскрипел стул: ле Вьор, видимо, сел возле Дуана.
— Удивительно решают все Моуд и Вистас, верно? — наконец раздался глухой голос. — Еще вчера я думал, что так и проведу остаток дней как псина этого самонадеянного дурака, которого некем заменить. А теперь мы все же заменим его нежной юной королевой! Благословите боги девочку, пусть проживет подольше, а лучше — умрет, рожая ублюдка.
— Да… — эхом откликнулся Кеварро. — Это было бы хорошо.
— Я воспитаю его под себя, — прошептал ле Вьор. — Не дам никаким пиратам и их помету тереться рядом, как с Таллом, да хранит нас его сиятельный взор. Старый Овег… он, может, и был Ученым, может, и стал мне дороже отца, и любил я его, как никого ни до, ни после… но он ошибся. Ошибся, воспитывая сына. Эйраты… подумай, Кеварро! Забавно, Овег ведь подружил сына с тварями, которые потом бросили его и приблизили его сон! Как так, а?.. Нет. Не отвечай. Просто сегодня… странная ночь. Да?.. И у нас много, много времени. Послушай…
Его величество падает на колени там же, где сошел с коня, ведь трупы уже вынесены и разложены в ряд на мостовой. С самого края — тело высокого рыжего мужчины; живот и горло его вспороты, а лицо обожжено, видимо, били с разных сторон, несколько человек, а потом просто бросили. Красивая женщина рядом получила лишь один удар штыком, ведь Катберт ле Вьор защищал супругу до конца, когда взбешенные солдаты штурмовали посольство. Защищал, закрывал… один удар, один, но и одного точного довольно. Ле Вьоры мертвы. Лучшие друзья — мертвы. Его величество, король Овег ле Спада, поднимает взгляд на щерящееся, ухмыляющееся
— Там… смотрели? — Слова хриплые, задушенные, чужие. — Живых… нет?
Солдаты качают головами.
— Туда не добрался никто… там не живут… она хозяйственная. Неважно уже, пусть горит, все равно ведь…
Все равно война. Все равно разрыв. Все равно — успеть бы уехать, прежде чем их — белых людей — перестреляют на улице, так же, как вырезали миссию. Даже сейчас этому мешает только огромный альраилльский отряд, загородивший пространство близ уничтоженного посольства. По ту сторону отряда — местные, черные дикари. И они уже знают, что белые перестали быть гостями Его Чернейшества. Скоро белые станут просто добычей, а их дети — жертвой Варац.
Овег Ученый резко поднимается и идет по пеплу и обломкам, по камням и балкам. Жестом останавливает ринувшуюся следом пару солдат. Они правильно боятся: король не обнажил меча, не вынул пистолета, а где угодно может прятаться очередная тварь. Но остается только подчиниться. Король Альра’Иллы исчезает в проеме маленькой пристройки.
Через пару швэ он возвращается оттуда. Не один.
— С ним — я. И хотя позже я узнал об этом даже не от него, а от одного из старых начальников стражи, я вижу все это. Вижу — и помню. Снится, Вудэн не дает мне забывать.
«Снится…» Стискивая зубы, Дуан остался недвижным. Он вдруг подумал, поймет ли Габо ле Вьор хоть что-то, если узнает, что не один сражается с собственными кошмарами, не один окольцован собственной памятью? Поймет ли юного принца?..
Но «юный принц» слишком давно вырос, чтобы ответить «да». А еще «юного принца» только что убили, отравили, и человек, горячо обрушивающий на Кеварро исповедь-отповедь, уверен, что сделал это почти своими руками, а может, и сделал бы при иных обстоятельствах.
…И мертвец слушал, мертвец запоминал, мертвец даже немного жалел того, кому недолго осталось быть живым. Но мертвецы ведь не знают пощады, не правда ли? Мертвецы всегда мстят. Или…
Воспоминания о первых Кругах стерты: боги, видимо, милосердны. Остался, конечно, где-то глубоко комок, слепленный из огня, пороха и крови, из гортанных криков на чужом языке и женского вопля на родном: «Беги!». Комок вспыхивает то блеском штыков, то желтыми глазами, то пронзительно голубым, ясным и злым небом, но чаще — неуютно, блекло ворочается на дне рассудка. Габо ле Вьор предпочитает не прикасаться к этому комку, так же, как не трогает ядовитых морских змей, когда играет с друзьями у моря. Куда нужнее другое воспоминание, свежее, теплее, — оно свято. То, где король Овег несет его на руках из развалин, и, сажая на лошадь, крепко прижимает к себе, шепчет: «Не умирай. Не умирай хотя бы ты». И даже в полузабытье, даже не до конца осмысливая исступленную мольбу, Габо ле Вьор обещает, что будет цепляться за жизнь, а еще — что узнает, выучит и отыщет все, чтобы отомстить. Обещает себе и коренастому человеку с густыми длинными волосами, человеку, пахнущему слезами, морем и порохом. Своему королю. Своему единственному на всю жизнь настоящему королю, любящему не бойни, а книги…