Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
— Важен почин, — сказал я.
— Вот именно — почин! — раздался за моей спиной голос капитана Кирибеева. — Вы правильно сказали, профессор… А кое–кто думает, что мы забавляемся: лучину дерем снарядами. А вы как, профессор?
Вместо ответа я протянул руку:
— Поздравляю вас! Ото всей души поздравляю!
— За что же меня–то? — спросил Кирибеев. — Вон Жилина и Чубенко надо поздравлять! Они молодцы!
— А вы?
— Я?.. — Он немного подумал и сказал: — Я обязан быть молодцом. Да разве только я один? И вы, и механик Порядин, и Плужник, и секретарь крайкома, и резчик китового сала на «Аяне», и нарком, и кочегар на китобойце, и жиротоп на китобазе — все должны быть молодцами!.. Все должны смотреть вперед! Не так ли?
Он присел на фальшборт и указал мне место рядом с собой. Некоторое время капитан молча смотрел на бухту. Успокоившаяся после стрельб вода, стеклянно поблескивая, едва покачивалась и только в кутах, у отмелей, то вскипала, то рябилась — там вскидывалась рыба. Птицы с голодным криком, то кружась, то падая к воде, хлопотали над косяком.
— Смотрите, профессор, — сказал капитан Кирибеев, показывая на птиц, — вот добытчики!.. Работают без устали. А мы?.. Я часто думаю, — сказал он, зажигая спичку, — для чего мы трудимся? Вопрос как будто глупый, верно? Каждый ребенок на него ответит. Но почему же мы, взрослые, делаем столько глупостей?.. Слыхали ль вы, профессор, что примерно двадцать процентов камчатского лосося идет на приготовление юколы, то есть собачьего корма? Нет? А это факт. Печальный, но факт! Скажите мне: стал бы колхозник рубить яблони на силос скоту? Нет?.. А можно топить печи красным деревом? Нет?
Он вздохнул и, щурясь от дыма своей трубки, продолжал:
— В Беринговом море около трехсот видов рыб. В Охотском чуть поменьше… Можно было бы найти для собак что–нибудь попроще и подешевле? Вы считаете, можно. Тогда почему же не ищут товарищи ученые?
Вы знаете, что составляют двадцать процентов рыбы, которая отдается на корм собакам? Не знаете? Это не ваша тема?.. Ладно. А я скажу вам: подсчитано, что рыбаки Дальнего Востока добывают двести двадцать миллионов штук лососей в год. Двадцать процентов от этого составляют сорок четыре миллиона. А лосось — рыба крупная, одной можно накормить пять человек. Ну, что вы скажете?.. Я понимаю, вы этот вопрос не изучали и сказать ничего не можете. А вот другая проблема. Примерно две трети лососевых идет в обыкновенный посол. Соль делает рыбу грубой и жесткой, как сыромятный ремень, и народ не любит такой рыбы. А можно ее готовить по–другому? Можно! Вы скажете: почему же это не делается? А вот почему: хозяйственники наши дальше процентов плана ничего не видят. Для них главное — план. Выполнен — и ладно. Вот ведь как, подлецы, рассуждают!
Но сами, профессор, эти, с позволения сказать, хозяйственники не едят сей «продукт». Они предпочитают другое. Поезжайте к этим деятелям, они вас угостят такой рыбой — пальчики оближешь! У каждого имеются бочоночки со своим посолом мальмы, горбуши, чавычи, своими маринадами сельди. Вам подадут такое, что от тарелки за уши не оторвешь. Угощают, да еще бахвалятся: «Кушайте, кушайте, у нас свой посол, не массовый!»
Вы не пробовали кету или горбушу семужного посола? А кетовые копченые брюшки? Это же теша белорыбицы! А копченую сардинку? Это «антик–марен», как говорит наш кок Остренко.
Капитан Кирибеев замолчал — то ли для того, чтобы собраться с мыслями, то ли ждал, что я скажу. По выражению его лица чувствовалось, что он не все высказал, хотя мысль его была мне понятна. Положив руку на мое колено, он сказал:
— Знаете, что нужно, профессор? На военном флоте есть такой сигнал: «Поворот все вдруг». По этому сигналу все корабли делают резкий поворот и ложатся на новый курс. Пора бы нашему правительству поднять на реях такой сигнал для наших ученых и хозяйственников. Пусть каждый знает простую истину: если ты добываешь рыбу или снимаешь яблоки с дерева, то думай не только об отчете вышестоящему начальству, а главным образом о том, как это будет выглядеть на столе у советского человека. Понимаете?
Зайдите в любую береговую столовку, в меню все найдете: и подпись директора и калькулятора, и количество граммов мяса, «заложенного» в котлету, и «выход», — только котлеты нет, вместо нее на тарелке, извините, не поймешь что! Не так ли с нашей рыбой?
Когда я хочу представить себе, как же у нас на промыслах должно быть, мне видятся целые флотилии первоклассных промысловых и рефрижераторных судов; опытные инженеры, ученые, консультанты, техники, отличная промысловая разведка.
А когда я думаю о конечном результате, то в моем воображении вот как это рисуется: рыба в пергаменте, в бочоночках, в ящичках, в баночках, чистая, нежная, ароматная, сочная и жирная. И представьте тебе такую картину. Вечер, над столом мягкий свет, на столе перламутровые дольки крабов, золотая сардинка, серебристые килечки, шпроты. Вот входят гости, рассаживаются. «Ай, рыбка, ну и хороша! Спасибо тем, кто выловил, и тем, кто так вкусно приготовил!»
Он облизал губы и спросил:
— Вы, наверное, думаете, что я вам лекцию читаю?
— Нет, — сказал я, — то же самое мне говорил профессор Вериго—Катковский.
— Да? — спросил капитан Кирибеев. — Вериго—Катковский настоящий ученый; он занимался наукой, но на первом плане у него всегда была помощь нам, промысловикам. Это большой человек! Мало здесь таких людей. Дальний Восток, профессор, может завалить страну рыбой, лесом и золотом. Пришла пора взять эти богатства. И мы, конечно, возьмем их. Работы здесь столько, что стой хоть по три, хоть по четыре вахты кряду, а всего не переделаешь.
— Вот, — указал он рукой на кут бухты, — видите, кипит все от рыбы. А где тут рыбак и ученый? Их нет. Рыбу пожирают птицы, а когда мы уйдем, с гор спустится медведь и начнет лапой выкидывать рыбу на берег. Потом морские звери придут. Затем японский хищник заявится. Ведь они что делают? Опускают ставные неводы на путях миграции лососевых, берут и молодь и половозрелую рыбу. Берут у нас под носом, пользуясь тем, что наши ученые и промысловики боятся оторвать зад от берега… Эх, профессор! Разве можно мириться с этим?
А китобойный промысел? Мы можем добывать китов в три раза больше. Но с кем? С иноземными гарпунерами? С Плужником?
Вот я и решил на свой страх и риск учить ребят стрелять из пушки… Я знаю, мне будет взбучка. Но, профессор, смирного волка и телята лижут.
Я бы и вам посоветовал настоящим делом заняться! Надо изучать то, что важно народу. А то что получается? Ученые подсчитывают, сколько икринок откладывает лосось, прослеживают рунный ход рыбы, а не замечают того, что устья рек, куда лососи идут на нерест, заносятся песком, илом, галькой… На многих руслах валяются бревна, корье. Реки от вырубки леса и кустарника мелеют — лососям негде будет откладывать икру.
Почему же ученые не играют тревогу по этому поводу? Надо свистать всех наверх! Дайте слово — когда вернетесь в Москву, грохнете в печати по этим вопросам. Не дрейфьте, профессор! Беритесь за перо — и «полный вперед»!
Он встал.
— Вот мы не побоялись, взялись за китобойное дело. И что же? Сами видели, как Жилин одним выстрелом косатку взял. А Кнудсен делает вид, что у пушки может действовать только гений. Какая чепуха! Норвежцы десять лет выдерживают будущих гарпунеров в учениках, а потом подводят к пушке. Ученик должен без промаха десятью выстрелами убить десять китов! А когда ученик отстреляется, думаете, все? Нет! С него возьмут клятву на Библии, что он никогда никому не раскроет секрета охоты на китов, и лишь после этого дадут диплом. Нужно ли нам идти этим курсом? А вот Плужник не согласен со мной. «Что ты, что ты, говорит, в мировой практике такого нет, чтобы за один сезон готовили гарпунеров».