Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
Я ему говорю: «Да! В мировой практике многого нет. Будем, говорю, свою практику вводить». Он на меня руками замахал.
Ну черт с ним, с Плужником. Я решил добиваться своего. Раз нужно, мы будем упорны и настойчивы.
Шесть лет назад, профессор, мы первого кита разделывали на палубе «Аяна» — жутко сказать — три дня, а теперь справляемся меньше чем за час.
Конечно, если бы эти задачи нужно было решать с профессором Мантуллиным или со штурманом Небылицыным, то я первый бы отказался. Вы Мантуллина не знаете? Это бог всех ученых волынщиков, главный консультант зверобойного дела в Москве. Вериго—Катковский терпеть его не может.
— Эх! — воскликнул он. — Скорей бы нам своих гарпунеров, разве так бы мы работали! Кнудсен — отличный китобой, а дело делает — как говорится, «у нашего Фали даже рукавицы спали». А заставить я его не могу. По контракту не имею права вмешиваться. Вот ведь чепуха какая! А Плужника, профессора Мантуллина, штурмана Небылицына это вполне устраивает. Да ведь оно со стороны кажется нормальным. Как же, план- то выполняется! Чего же еще надо? А что — план? Мой план такой: давай побольше да получше — народ спасибо скажет.
Капитан Кирибеев достал из бокового кармана записную книжку и, листая ее, продолжал:
— Вы знаете, профессор, что писал Мантуллин в двадцать седьмом году в журнале «Промысел Дальнего Востока»? «Если, говорит, раньше, то есть в прошлом столетии, когда наши воды изобиловали китами, мы не смогли и не сумели стать китобоями, то теперь, когда запасы китов подорваны, у нас нет никаких перспектив для развития самостоятельного китоловства. Но, — слушайте дальше! — рационально использовать наши районы охоты можно. Это мыслится в плоскости предоставления иностранному капиталу концессий». Чуете, профессор, куда гнул этот «ученый»? И что же вы думаете, он своего добился. В те годы здесь вела промысел «в плоскости концессии» иностранная китобойная база «Командорэн» с пятью китобойцами. Китобои сдирали с китов жир, вырубали ус, а туши выбрасывали в бухты. Туши разлагались, гнили, вонь стояла дикая. Капитан Костюк рассказывал мне, что в бухты войти невозможно было. А через эти бухты на нерест в реки шли миллионные стада лососей… Ох, сколько же их тогда погибло, — страх сказать!
Спасибо Костюку, он в то время командовал охранным судном: акт за актом, и «Командорэн» было отказано в продлении концессии. Мантуллин такой аврал поднял — хотел помешать расторжению договора! Не вышло. Но скажите мне: почему этот человек занимает пост главного консультанта Морзверпрома? Вы понимаете, как все тут у нас не просто? Поэтому и прошу вас помочь нам… Так как же, профессор, по рукам?
Я не чувствовал себя подготовленным к такому большому делу. Он заметил мою растерянность и продолжал:
Неужели вы хотите вернуться в Москву, так же как многие из вашей братии, с образцами черноглазки и выписками из вахтенных журналов? А? Поймите же, профессор! Я не был здесь три года. И что же? Все осталось по–прежнему! Терпеть–то дальше нельзя. Либо надо сдаться, спустить флаг, либо идти против ветра! Я предпочитаю второе. Ну так как же? Что ж молчите?..
Что я мог сказать? Мог ли я отнестись ко всему тому, что рассказал мне капитан, иначе, чем он? Конечно нет!
23
Разговор с капитаном Кирибеевым вселил в меня беспокойство и чувство робости. Ночь показалась мне необычайно длинной, каюта — душной, а постель — жесткой. Что я знал обо всем том, о чем с такой страстью рассказывал мне Кирибеев? Не больше, чем картограф средневековья Птолемей о современной географии. Я не рыбник. После института я занимался изучением биологии гренландского тюленя и черноморского дельфина–пыхтуна. Правда, я много читал; мой отец, учитель географии, рано разбудил во мне интерес к книге. В детстве и юности я не одерживал побед ни в футболе, ни в прыжках, ни в дворовых драках, но зато я прочитал океан книг. Отличная намять позволила мне сохранить уйму имен, названий стран, рек, городом, островов, морей… Я хорошо знал историю, но не знал или почти не знал жизни. Как и все юноши, я мечтал о путешествиях, об открытиях и страшно досадовал на то, что все великие географические открытия уже свершены, что на мою долю не осталось ни диких мустангов, ни лошади Пржевальского, ни розовых чаек, ни одногорбого верблюда, ни неведомых земель и необитаемых островов, словом — ничего…
Как я завидовал капитану Геннадию Невельскому, который проявил нечеловеческое упорство и доказал, что Сахалин не полуостров, как это утверждали Лаперуз и Браутон, а остров!
Что же можно сделать в наше время, время невиданно быстрых темпов? В прошлом веке путь от Москвы до Приморска по знаменитой колесухе длился три месяца, по первой железной дороге — двадцать два — двадцать пять дней; теперь экспресс пробегает это расстояние за девять суток, а самолет перекрывает колоссальные пространства Урала, Сибири и Забайкалья не более, чем в двое суток.
Во времена колесухи и деревянных, оснащенных парусами судов воображение путешественников будоражили рассказы о «золотых россыпях», «голубом жемчуге» и «серебристом мехе». Смелые люди искали таинственную землю Гамы и неведомые «золотые острова». Корабли плыли на Восток из Акапулько, Марселя, Роттердама, Лиссабона… в океан, который Фернандо Магеллан в 1520 году назвал Тихим, а Бюаш через двести лет — Великим. В океан, на северных землях которого действительно были скрыты золотые россыпи, а в лесах и на прибрежных скалах многочисленных островов было столько меха — серебристого, красного, бурого, белого, голубого, золотистого, темного и искристого, как старый янтарь.
Не все искатели вернулись к своим семьям. Не были найдены тогда ни земля Гамы, ни золото, ни голубой жемчуг, ни серебристый мех. В шканечных журналах и штурманских дневниках говорилось о дьявольском холоде, сырых и липких, как плесень, туманах, о льдах и безграничных пространствах холодной и злой воды. Только русские землепроходцы, крепкие как кремень, одолевая сибирские просторы, продираясь через таежные чащобы, через бурные и многоводные реки и высокие горы, исходили вдоль и поперек «необъятную землицу» и первыми принесли весть о настоящих богатствах далекого края, помеченного по карте Птолемея как страна Мангула, о морях и плавающих в них островах.
Славные русские землепроходцы и мореплаватели сделали великие открытия, а маленький русский царь и его ничтожные министры быстро растеряли почти все завоевания: в первой четверти прошлого столетия царское правительство заключило конвенцию с Америкой и Англией, по которой дозволялось кораблям этих держав «заходить без малейшего стеснения во все внутренние моря, заливы, гавани, бухты для производства рыбной ловли и торговли с туземными жителями».
Сотни судов, тысячи людей ринулись в наши воды, на наши земли. В дремучих лесах Охотского побережья застонали вековые деревья под ударами топора пришельца, на Шантарских, Командорских и островах Прибылова с утра и до ночи не умолкал крик зверей, на берегах бухт запылали костры, над ними повисли огромные медные котлы салотопен. Бородатые люди в клетчатых рубашках, в шляпах, в кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги, с ножами у поясов гонялись с дрючками за бобрами и котиками, метали гарпуны в китов, валили на землю мачтовый лес… Что только не делалось в те годы на далекой окраине, в наших водах, открытых и добытых птом и мозолями отважных землепроходцев и мореплавателей! Передовые русские люди, истые патриоты, кому были дороги завоевания отцов, не единожды стучались в золоченые двери царских приемных, чтобы выжить из русских вод пиратов. Но царские чиновники были глухи и немы.