Капитан Невельской (др. изд.)
Шрифт:
— Наверх зайдешь, чего будут спрашивать — ни слова!
— Да я уж слыхал, они проводников на Амур ищут, — отозвался сын. — Слыхать, идет разговор. Туда собирают экспедицию.
— Молчи, дурак! — Старик сделал зверское лицо и показал кулак. — Ничего не знаешь! Был в Забайкалье — и все. Захочет Маркеша — пусть сказывает. Где он запропастился?
— Сейчас зайдет, — спокойно отвечал сын.
— Вот Маркешка приехал, — сказал старик, возвратившись к гостям. — Он уж тасканый, его давить хотели и протокол с его сымали, и он ничего не боится. Он из той же станицы, откуда моя Анна. Старший-то мой сынок,
Анна Алексеевна спустилась вниз. Там слышались какие-то приглушенные голоса, — видно, она давала Маркешке наставления.
Невельской попытался узнать у молодого Пляскина, бывает ли нынче кто-нибудь из жителей той станицы на Амуре.
— Никто не ходит, — отвечал Иван.
— А ты спрашивал?
— Пошто не спрашивал? — вспыхнул мужик. — Только нонче во всем дана линия. Так все соблюдают и имеют свое сознание! На первом месте — закон! Сполняем!
«Врет верняком, — подумал капитан, — но, кажется, его не возьмешь».
Явился Маркешка. Он мал, с подростка, желт лицом, скуластый, сероглазый.
— Здравия желаю! — вытянулся он, завидя мундир офицера.
Через некоторое время все сидели за столом. Пляскин налил Маркешке водки, но тот отставил ее в сторону, хотя выпивал.
— Я Амур прошел сквозь, — заявил Маркешка с гордым видом. — Был в Айгуне, ходил зимой и летом, сызмальства. Продавал ружья, вернее, менял. Сам делаю, малопульки, и моими ружьями по всему Амуру бьют зверей. Могу соответствовать в полной форме. Знаю все. Сам был в Китае, и вывезли меня через Ургу на Кяхту в клетке, потому что я произвел смущение и даже сам китайский губернатор в Гирине со мной беседовал и улыбался.
Маркешка стал рассказывать про свои приключения. Водка стояла рядом, но он не пил, желая, чтобы все видели, что говорит он в здравом уме и в трезвой памяти.
— А пошел бы ты, Маркел, проводником в экспедицию на Амур? — спросил Волконский.
— Чего это? — переспросил Маркешка с недоумением.
— Паря, будут платить хорошо, — заметил Пляскин.
— Я за деньгами не гонюсь, — скривившись, небрежно вымолвил Маркешка.
— Послушайте! — воодушевившись, — сказал Невельской. — Пойдет на Амур экспедиция. Это не на охоту и не просто для торговли, а государственная экспедиция! По повелению государя императора! Вперед и вперед, туда, где еще никто не бывал! Ведь вы человек, которого там знают. Сами говорите, что тунгусы охотятся там за вашими винтовками…
— А Муравьев про это знает? — спросил Хабаров.
— Знает.
— Я-то не пойду, — молвил Маркел.
Невельской стал говорить, что наступило время, когда может исполниться заветная мечта народа.
— Вообрази только, ты встретишь друзей, которые тебе вечно благодарны за твое оружье…
Но чем, больше воодушевлялся капитан, тем сильнее зло разбирало Маркешку.
— Проводником не пойду, — заявил он капитану. — Рви, жги огнем, ваше высокородие, я сам себе сказал, что больше не пойду.
— Ты что же, ослушником хочешь быть? Ведь все мы исполняем волю государя. Нам нужны проводники…
— Могу самому царю сказать! Поди знает, что за глаза и царя ругают… Еще похвалит меня! Не пойду!
— Почему же? — недоумевая, мягко спросил Невельской.
Ему казалось, что тут какое-то недоразумение, может быть, каприз знатока своего дела… Хозяин стал мигать Маркешке.
— Ты чего подмаргиваешь мне? — Тот отставил прочь рюмку с водкой. — А пошто твой сын Ванька Пляскин не хочет вести экспедицию? Он же тоже бывал. Не подмаргивай, не подмаргивай! Гляди, моргат, как девке! Хоть бы Ванька, хоть кто — никто не пойдет.
Невельской покачал головой.
Волконский положил свою тяжелую руку на маленькое плечо Маркешки. Тот молчал, чувствуя в эту минуту, что люди вокруг хорошие, но что он не может совладать с собой. Он понимал, что во всех его злоключениях капитан не виноват, но удержаться не мог.
— Нет, я не пойду, — отвечал Маркешка, взглянув снизу вверх в глаза Волконского. «Когда сам хотел, за это пытали, а теперь кланяются! — подумал он, но не сказал, удержавшись, и молчал, размышляя. — На черта мне теперь ваши поклоны, забьете чуть не насмерть, а потом начинаете лизать, мол, ах, подвиг, иди проводником! Как сучки! А я не пойду! Такого расположения нету». — Я в темнице сидел у китайцев, было грязно и кормили худо. А потом вывезли меня в Расею и выпустили домой… А потом опять схватили — и в яму. Шибко обидно было… Я чуть на себя не покусился. — Маркешка всхлипнул. — И вот с тех пор здоровья нет и меня от всех казачьих учений отставили, службу не несу! И проводником не пойду. Мог бы, но не пойду! Да уж и не могу! — спохватился он. — Когда-нибудь до самого царя дойду! Я Муравьеву все сказал про это. Его превосходительству! А что…
Маркешка осекся и умолк.
Волконский спросил, глубок ли Амур в верховьях. Маркешка отвечал на вопросы охотно, но как только начинали уговаривать пойти проводником — злобился…
Когда гости уходили, хозяин и хозяйка униженно кланялись. Старик суетился с виноватой улыбкой, побежал в одной рубахе на мороз, провожал до ворот и опять кланялся. Гости видели, что перемена произошла неспроста, старик понимает свою вину. Свободное и дружеское обращение, с каким он встретил Сергея Григорьевича, исчезло…
— Вот вам наши современные землепроходцы, — сказал по-французски Волконский, выбравшись из калитки. — Но эти же самые люди пойдут за вами, когда убедятся, что вы твердо идете к цели. Полезен вам был этот разговор?
— Да, конечно.
— Тернист ваш путь, Геннадий Иванович! — молвил Сергей Григорьевич по-русски.
Невельской шел, вытянув шею, уставившись взором в одну плывущую точку. Глаза его горели. Он прекрасно понимал, почему вот в таких случаях упрямствует и капризничает человек, когда от него что-нибудь зависит.
Муравьеву он не собирался рассказывать про этот разговор. Тот как-то сказал, что народ надо пороть, учить и пороть.
А Маркешка через два дня поехал домой. Выбрался он на ледяной простор Байкала, завидел лес на горах. Ни лесу, ни горам нет конца и края. Привычная тоска охватила его.
«В Иркутске веселей, — подумал Маркешка. — И славный попался этот капитан, как он вскочил, вскричал, куда пойдет с экспедицией, как пройдет, руками размахался…»
И подумал Маркешка, что напрасно выказал свой нрав.