Капитан Пересмешника
Шрифт:
Калисто кричала.
Удары сыпались градом, ветер стал настолько сильным, что приходилось впиваться в дерево когтями и надеяться, что мне не оторвет их нахрен, передвигаться получалось, только прижимаясь к борту. Птичка трепала меня, как щенка: не причиняя особой боли, но сковывая движения. Я увернулся от летящей под ноги бочки, ускользнул от каната, пытавшегося схватить меня за руку, пригнулся, пропуская над собой сжатую пороховую обезьянку, а вот кошку сбоку вовремя не заметил. С чвакающим звуком металл вошел чуть сзади в бок, разодрал кожу, впился в мышцы, потянул назад, распарывая плоть,
На этот раз крик птички был испуганным.
А купол становился все тоньше и тоньше, все сильнее и сильнее прогибался от ударов капитана. Я сцепил зубы и, дождавшись перерыва между порывами ветра, прыгнул вперед. Волк внутри сопротивлялся. Он не понимал, что происходит, знал только, что своими действиями я причиняю боль паре, расстраиваю ее, а поэтому зверь был напуган и зол. Зол на меня.
Он не давал мне полностью воспользоваться возможностями тела, был медленнее, менее внимательным, чем обычно. Но рана в боку заставила его, наконец-то, очухаться, и инстинкты полностью прорвались наружу. Всего пара шагов.
Я поднялся на задние лапы, замер на несколько вдохов, привыкая к новому положению, стараясь удержать равновесие, вцепился в перила и задрал морду вверх. Калисто замерла над фок-мачтой, парила в воздухе и с беспокойством вглядывалась в купол, стараясь рассмотреть через все еще клубящуюся дымку хоть что-то. На несколько вдохов на корабле все замерло, остался только шквальный ветер. С глухим стуком упали канаты, с лязгом — кошки, разлетелись в щепки несколько бочек.
Пора.
Я рванулся вперед. И ощущая, как нрифт холодит кровавые ладони, все еще надеялся, что мне не придется его использовать. С берега размахивал руками и что-то орал Калеб. Но сколько бы он не драл глотку, перекричать бушующий ветер и ревущие волны у него не выходило. Эльф мог лишь наблюдать, носиться по песчаной косе и плеваться стихией из-за своей беспомощности.
Купол растаял, когда я был уже у штурвала.
Калисто вскрикнула в последний раз и, сложив крылья, арбалетным болтом устремилась ко мне. Я завел руку за спину, полностью убирая хаос.
Прости меня, птичка. И все замедляется.
Нас разделяет расстояние чуть больше вытянутой руки. Напряжение вмиг сковывает тело железными оковами, звенит в голове, пересохло во рту, меня бьют наотмашь ее эмоции. Заставляют с шумом вдыхать и выдыхать, заставляют нервничать, заставляют зверя сходить с ума. Я очень плохо себя контролирую. Зрение перестраивается с волчьего на обычное и обратно, я слышу все, а в следующий миг глохну, когти на руках появляются и исчезают, моя морда меняется без остановки, я ощущаю, как вытягивается нижняя челюсть, слышу треск костей носа, лба, чувствую, как под кожей шевелятся мышцы. С трудом переношу все то, на что раньше и не обратил бы внимания.
Слишком все медленно, слишком нестабильно, слишком сильно возбуждение, волнение в крови, беспокойство за Кали мешает сосредоточиться. Очень мешает.
Прости меня, птичка.
Вдох.
Я подпускаю ее еще ближе и выбрасываю вперед сеть.
Выдох.
Останавливается стихия, утихают волны, замирают скалы, так до конца и не открывшись, и застывает Ник. Я чувствую и его растерянность.
Я хватаю концы сети, сжимаю их в кулаке, а Калисто испуганно крутит головой, старается разодрать когтями и перекусить свои путы. Я осторожно поднимаю сапсана с пола, прижимаю ладонью крылья к телу, пачкая их кровью. Три пера опускаются мне под ноги. Медленно, словно танцуя в воздухе. Медленно и безнадежно. Я почему-то не могу смотреть на эти перья.
И не могу не смотреть. Воет внутри волк, скулит.
Я отворачиваюсь.
Скоро нрифт ослабит Калисто, вытянет силы, а пока она сражается, дергается и клокочет, старается укусить меня, бьет мощными лапами по рукам. Мне выворачивает кишки ее страх.
— Кали, я не могу. Я не могу! — ору на нее. Язык слушается отвратительно, крик получается слишком грубым. — Не проси меня, не кричи, пожалуйста, — уже шепчу, опускаясь на деревянные доски, прижимая ее к груди. — Ты рвешь меня, ты убиваешь меня. Не надо, птичка.
И она затихает. Тревожный, ужасно громкий, выворачивающий наизнанку крик, и она затихает. Только бешено, неровно, судорожно бьется в груди маленькое сердечко. Только вздрагивает хрупкое тело.
Калисто не смотрит на меня, ее глаза закрыты.
А я не знаю, что еще сказать. Не нахожу слов. Мне тяжело и больно, и едва стонут паруса «Пересмешника», тихо и жалобно звенит колокол.
Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я просидел вот так, но за нами на лодках приплыли Калеб и Сайрус, на небе взошла Белая Луна — огромная и яркая. Холодная.
Я спустился вниз по лестнице, одной рукой прижимая к себе вздрагивающую Калисто, сел и уставился на темную воду.
— Я заберу… — нарушил тишину, сидящий в другой лодке, квартирмейстер.
Птичка дернулась, драно вскрикнула. — Плывите к берегу, — поморщившись, продолжил он. Я проводил эльфа взглядом и кивнул сжимающему зубы нагу.
На песчаной косе собралась вся команда. Они не отрывали своих взглядов от корабля, слишком четко различимому в слепящем свете луны. Они сжимали кулаки и смотрели. Тишина стояла такая, что было слышно, как падают с деревьев на землю переспелые фрукты.
А стоило мне ступить на берег, Калисто обернулась. Нрифт все-таки сделал свое дело, и теперь переливающейся паутиной лежал у девушки на плечах.
Она не шевелилась, не издала ни звука, не рвалась. Она беззвучно плакала. Смотрела на корабль и плакала. Ее слезы падали мне на остатки рубашки, попадали на грудь, клеймом выжигая кожу, оставляя язвы, червоточины. Навсегда.
Она меня не простит.
Калеб показался у борта через шесть с половиной лучей. В его руках горел невозможным белым осколок. Последний осколок. И его свет затмевал даже долбанную Белую луну.