Капитан первого ранга
Шрифт:
Стивен внимательно посмотрел на пациента: не заметны ли признаки лихорадки. Они действительно были, но неопасные. Макдональд смотрел в окно, на голую стену, и что-то заставило его сказать:
— Ненавижу женщин. Они только и делают, что разрушают. Они опустошают мужчину, высасывают из него все соки, отбирают у него все его добро, но от этого лучше не становятся. — Помолчав, он добавил: — Мерзкие, хищные твари.
— Не окажете ли вы мне услугу, мистер Макдональд? — произнес Стивен.
— Только скажите какую, сэр. Это доставит мне удовольствие.
— Одолжите мне, пожалуйста, ваши пистолеты.
— Для любой надобности, только не стреляйте в офицера морской пехоты. Можете их забрать, они в моем походном сундучке, под окном.
— Благодарю вас. Я их верну или распоряжусь, чтобы вернули, как только отпадет надобность.
Он
— Как я могу быть в тебе уверен, дорогая? — Лошадь посмотрела на него блестящими умными глазами и навострила уши. — Знаю, знаю, ты честное существо, в этом нет сомнения. Но тебе могут не прийтись по нраву выстрелы, а я могу задержаться дольше, чем у тебя хватит терпения. Дай-ка я стреножу тебя этим мяконьким ремешком. Как же мало я знаю о дюнах, — продолжал он, смерив дистанцию и воткнув в песчаный склон на нужной высоте палку с платком. — Весьма своеобразный объект исследования — совершенно особенные флора и фауна. — Стивен расстелил на песке плащ, чтобы защитить от песка пистолеты, и принялся аккуратно заряжать их. — То, что человек должен делать, он делает безотчетно, с некоторым чувством отчаяния, не более того, — произнес он, встав в позицию. И тут на его лице появилось холодное, жестокое выражение, он вскинул руку, будто это была деталь механизма. За краем платка взлетела струйка песка; дым рассеивался. Лошадь почти не встревожилась грохотом и равнодушно наблюдала за тем, как он произвел с дюжину выстрелов.
— Мне еще никогда не доводилось иметь дело с таким точным оружием, — вслух произнес Мэтьюрин. — Любопытно, смогу ли я повторить любимый прием Диллона? — Достав из кармана монету, он подбросил ее вверх и, когда она на мгновение застыла, сбил ее прямо в воздухе. — Превосходные инструменты, ничего не скажешь, надо уберечь их от росы. — Солнце зашло. Освещение настолько ослабло, что при каждом выстреле красный язык пламени озарял неглубокую, наполнившуюся туманом лощину. Платок давно превратился в клочья. — Господи, как же я сегодня высплюсь. А какая чудная роса…
В Дувре, закрытом с запада холмами, стемнело раньше. Джек Обри, покончив с делами и понапрасну заехав в Нью-Плейс («Мистеру Лаундсу нездоровится; миссис Вильерс нет дома»), сидел в кабачке неподалеку от замка. Это было грязное, унылое заведение, на втором этаже расположились солдаты, зато в нем имелись два выхода. Поскольку в передней комнате сидели Бонден и Лейки, он чувствовал себя в сравнительной безопасности. Он еще никогда не находился в столь подавленном состоянии, не испытывал такого гнетущего одиночества. Отупление, пришедшее после пары выпитых кружек, никак не помогло ему. Гнев и негодование по-прежнему душили его, норовя выплеснуться наружу. Хотя эти чувства были чужды его натуре, он не желал с ними бороться.
В помещение вошел какой-то мелкий чин со своей тощей подружкой. Увидев Джека Обри, они остановились в нерешительности, затем сели в дальнем углу, шлепая и толкая друг друга, не умея иначе выразить свои симпатии. Кабатчица принесла свечи и спросила, не желает ли господин офицер чего-нибудь еще. Выглянув в окно на сумеречную улицу, Джек ответил отрицательно и спросил, сколько должен за себя и своих моряков.
— Шиллинг и девять пенсов, — ответила женщина и, пока он шарил по карманам, смотрела на него в упор
Джек зашел в зал со стойкой, велел Бондену подождать его в шлюпке, а сам вышел через черный ход, оказавшись в обществе шлюх и солдат. В переулке две потаскухи рвали друг другу волосы и платья, но остальные были довольно веселы, две девки сразу прилипли к нему и принялись шепотом расхваливать свои таланты и цены, козыряя наличием карантинного свидетельства.
Он направился к Нью-Плейс. Мрачный взгляд слуги, заявившего, будто бы «миссис нет дома», убедил его в том, что в окне Дианы должен гореть огонь. Дважды пройдя по дороге взад и вперед, он действительно заметил свет, пробивавшийся из-за задернутых штор. Сделав большой крюк, чтобы обогнуть дома, он попал в переулок, который шел мимо особняка. Забор в запущенной части сада не был для него заметным препятствием, но, чтобы перебраться через внутреннюю ограду, по верху которой были вмазаны битые стекла, понадобился плащ. С разгону он подпрыгнул и преодолел ее. В саду шум моря точно оборвался, наступила полнейшая, почти осязаемая тишина. Когда он стоял под могучими деревьями, был слышен даже звук падающих капель росы. Постепенно тишина стала не столь заметной: из дома доносились голоса, кто-то запирал двери, закрывал ставни нижнего этажа. Затем послышалось шлепанье тяжелых лап, бежавших по дорожке, и тяжелое дыхание мастифа Фреда, которого отвязывали на ночь. Но Фред не залаял: он знал капитана Обри и лишь ткнулся ему в ладонь мокрым носом. Однако его что-то беспокоило, и, когда Джек вышел на обрамленную мхом тропинку, пес проводил его до самого дома, ворча и тыча мордой под колени. Джек снял мундир и, свернув его, положил вместе со шпагой на землю. Фред тотчас лег у свертка, готовый в любой миг защитить честь оставленного мундира.
Несколько месяцев назад мастеровой менял черепицу на крыше Нью-Плейс. Его импровизированное подъемное устройство с блоком до сих пор свешивалось с парапета вместе с веревкой, к которой было привязано ведро. Джек быстро связал концы, испробовал веревку на прочность и поднялся вверх. Он бесшумно прошел мимо библиотеки, где мистер Лаундс что-то писал, сидя за столом, мимо окна, выходившего на лестницу, затем следовало выбраться на парапет. Отсюда до окна Дианы было подать рукой, но на полпути, не добравшись до парапета, он услышал громкий смех Каннинга. В этом не могло быть никакого сомнения. Джек все же добрался до места, откуда была видна вся комната. Он с трудом удержался от восклицания при виде их оживленных лиц, выхваченных светом зажженных канделябров. Джек сумел ничем не выдать себя. Стыд, ощущение несчастья, крайней усталости заглушили, полностью стерли все остальные чувства. Не было ни гнева, ни возмущения: ушло все, оставив после себя полную пустоту. Джек сделал несколько шагов назад, чтобы ничего больше не слышать и не видеть. Вскоре он нащупал веревку, связал оба конца, схватился за них и исчез в темноте, преследуемый взрывами веселого смеха.
Утром в пятницу Стивен был занят тем, что писал, шифровал одни бумаги и расшифровывал другие. Он еще никогда не работал так быстро и плодотворно, у него возникло законное чувство удовлетворения от того, как четко он описал сложную ситуацию. По понятным причинам он воздержался от обычной порции опиевой настойки и большую часть ночи провел, размышляя о происшедшем на ясную голову. Связав все нити, запечатав все бумаги в двойной конверт, он адресовал его капитану первого ранга Дандесу, после чего занялся дневником.
«Возможно, это последняя запись; вероятно, это единственный способ жить — свободно, поразительно легко и хорошо, не отсекая своих интересов, но и не связывая себя обязательствами: вот свобода, которую я вряд ли прежде знал. Жизнь в чистейшей форме — восхитительная во всех ее проявлениях, как мало я понимал ее раньше. Как она меняет природу времени! Минуты и часы растягиваются; появляется возможность наблюдать за движением настоящего. Пойду прогуляюсь по дюнам за замком Уолмер: какая бездна времени в этом песчаном мире».