Капитан полевой артиллерии
Шрифт:
– А у нас здесь, вашесыкородие, позиция.
Лихунов с удивлением посмотрел на солдатика, на лесную опушку, действительно глядящую в сторону линии фронта, но не увидел окопов.
– Что это за позиция? У вас, я смотрю, и окопов-то нет. Как же обороняться?
Отвечал губастый, оказавшийся, после того как пришел в себя, довольно смешливым. Ему, похоже, самому было очень забавно, оттого что окопов не было, и он, улыбаясь, сказал:
– Да, окоп у нас нету, зато вот брустер из каменьев сложили. А окопы копать мы не умеем, лопат имеем мало, а саперов не присылают. Вот брустером и обойдемся…
Лихунов посмотрел туда, куда указывал рукой губастый солдат. В самом деле, на опушке возвышался каменный валик в пол-аршина высотой.
– Да неужели вы за этими камнями и станете прятаться, когда немец на вас пойдет? – возмущенно спросил Лихунов, а солдаты, увидев, что господин офицер опять изволит гневаться, снова оробели, не зная, что ответить. Но замухрышчатый вдруг с гневной плаксивостью в голосе выкрикнул:
– Да разница-то невелика – за брустером побьют али в окопе! Все одно – побьют, потому как известно уж всем, что продана крепость императору германскому и что он даже коменданту здешнему телеграмм благодарственный послал, спасибо-де за план Новогеоргиевский! Так что последние часы доживаем!
– Да что ты… несешь! – побагровел Лихунов. – Какая телеграмма! Вы что, с ума тут все посходили?
Но солдат с рыжеватой бородкой упрямо возразил капитану:
– Нет-с, господин офицер, не совсем чтобы так! Что карта наиважнейшая потеряна, всем уж известно доподлинно. К тому ж объясни, как нам с германцем воевать, ежели, почитай, у каждого второго и винтовки-то нет, а у кого есть, то на затворы чуть не каждый третий жалуется – заедают затворы. А потом еще почти половина из нашего Ставучанского только что призвана и совсем не обучена. По всему по этому нам что брустер из каменьев, что окоп твой – все без различности будет, помирать собрались, так что не замай ты нас, дай последние часочки на солнышке полежать и поглядеть на небушко.
– Где ваш командир?! – задыхаясь от гнева, но не на солдат, а на тех, кто привел их сюда, спросил Лихунов, но солдатики не ответили, потому что к ним уже подбегал молоденький прапорщик из четырехмесячных.
– Что вам угодно, господин капитан? – на бегу подбросил он ладонь к козырьку и остановился как вкопанный у самого стремени.
– Я хочу знать, – сквозь стиснутые зубы вымолвил Лихунов, – кто командует этим табором.
– Я вас не понимаю, – придавая своему тонкому голосу значительность, заявил прапорщик. – У нас здесь не табор, а три роты Ставучанского полка расположились. Другие роты батальона – в лесу.
– И все это вы ротами именуете, – с трудом удерживая обеспокоенную Царицу, спросил Лихунов, – этот балаган, где у солдат даже укрытий нет для предстоящей обороны? Я повторяю свой вопрос: где командир батальона?
Прапорщик, как видно, и сам понимал недопустимость такой позиции, тяжело вздохнул и пропищал:
– Видите, командует батальоном капитан Настырко, но находится он не здесь, а в полутора верстах отсюда, за леском. На кладбище у него блиндаж вырыт…
Лихунов зло усмехнулся:
– На кладбище! Почему бы ему и весь батальон на кладбище не разместить да еще могилы на каждого солдата не заготовить. Ведь хоронить-то их все равно придется! Переколотят их здесь до единой души! Объясните, прапорщик, как на то кладбище проехать!
Прапорщик, признав в капитане, так грозно говорившем с ним, артиллериста, понял, что опасаться не следует, и решил изобразить обиду:
– Проехать-то несложно: лес вот здесь, направо объехать быстро можно, однако, господин капитан, вы со мной таким тоном разговаривали, что я, вы понимаете… не могу допустить…
– Чего вы там допустить не можете? – уже совсем прокричал Лихунов. – А то, что большая часть этих людей, не имеющих ни пулеметов, как я понимаю, ни винтовок вдоволь, ни укрытий, в первый же день убиты будут, вы можете допустить?! А?!
Прапорщик попытался было возразить:
– Нет, один пулемет у нас имеется. – Но Лихунов, махнув рукой, дал Царице шпоры и поскакал в направлении, указанном молоденьким четырехмесячным прапорщиком.
На кладбище, бедное, с провалившимися могилами и поваленными крестами, но живописно заросшее ивами, Лихунов въехал спустя четверть часа. У крошечной часовенки с деревянной крашеной Мадонной в нише он на самом деле увидел вход в блиндаж, тут же слонялись без дела несколько солдат, а за столом, вынесенным на воздух, сидел какой-то человек бравого вида, перед которым стоял богатый бритвенный прибор. Надув и без того полную щеку, он водил по ней бритвой и время от времени очищал ее о висящее у него на плече полотенце. На подъехавшего всадника бреющийся не обратил никакого внимания и увлеченно продолжал свое занятие.
– Мне нужен капитан Настырко, – сразу обратился к мужчине спрыгнувший с лошади Лихунов, подозревая в нем, хоть и сидящем в рубахе, командира батальона.
– А за каким делом он вам нужен? – осторожно раскрывая рот, чтобы не двигалась щека, спросил бреющийся.
– Это я объясню самому капитану Настырко, – твердо сказал Лихунов, и сидящий за столом уже с любопытством посмотрел на подъехавшего.
– Ну я капитан Настырко. Чего вы желаете?
– А вот что, – тихо заговорил Лихунов, которого сразу раздражила физиономия этого человека и спокойное, небрежное обращение. – Я четверть часа назад имел… неудовольствие познакомиться с позицией вашего батальона, совершенно лишенной даже элементарных средств укрытия. Это что, позиция? Никаких ходов сообщения, а в лесу, уверен, никаких дорожек не проложено. Как же подход резервов обеспечить, посылку приказаний, донесений?
Капитан Настырко с бранчливым изумлением, перестав бриться, смотрел на Лихунова и, когда тот кончил говорить, картинно подбоченился, нахмурил брови и тихо спросил:
– А вы, собственно, кто такой? Вы что, инспектировать меня приехали?
– Нет, я попросту проезжал мимо, и позиция батальона вашего, если ее так можно назвать, меня буквально поразила. Вы полагаете, что солдат спасет тот низенький каменный валик? Да он самым малокалиберным снарядом будет снесен да еще людей, за ним спрятавшихся, осколками камней покалечит. Или вам на них наплевать? К тому же, как оказалось, у солдат винтовок не хватает и много неисправных! – начал волноваться Лихунов, и голос его стал холодным и жестким. – Вы же почему-то предпочитаете находиться в полутора верстах от своих людей, думая, наверно, что на таком почтенном расстоянии распоряжаться ими в бою будет очень удобно!
Настырко, слушая Лихунова, медленно обтирал полотенцем намыленное лицо, и было видно, как меняется выражение его лица. Пехотный капитан, видно, боролся с сомнением по поводу того, кто говорит сейчас с ним, но, когда оскорбленное самолюбие пересилило страх, он, швырнув на стол полотенце и, принимая позу обиженного, а поэтому не выбирающего манеру речи, грубо выкрикнул:
– А я еще раз спрашиваю, кто вы такой и на каком основании говорите мне все это?!
– Капитан полевой артиллерии Лихунов! – не испугавшись тона, так же дерзко ответил артиллерист. – А вы, я думаю, из тех, кто во время боя привык командовать людьми из глубины такого вот крепкого блиндажа по телефону, не видя даже, что происходит там, на позиции!