Капитан Ришар
Шрифт:
Едва за ним закрылась дверь, как Лизхен почувствовала, как силы оставили ее, и опустилась на стул.
Пастор подошел к ней и, подняв глаза к небу, сказал:
— Боже мой, благодаря тебе он спасен! Теперь мне остается спасти ее!
И, протянув руку Лизхен, продолжал:
— Ну-ну, дитя мое, мужайся!
— Что вы хотите сказать, отец мой? — спросила девушка, живо поднимая голову.
— Я хочу сказать, мое бедное дитя, что ты любишь этого молодого человека!
—
— Да, его, — ответил старик.
— О нет, отец мой, — воскликнула Лизхен. — Клянусь вам, что вы ошибаетесь!
— Зачем ты пытаешься солгать, Лизхен? Ты же знаешь, что лгать мне бесполезно.
— Я вам не лгу, отец… или, по крайней мере, могу вам поклясться в одном.
— Ты клянешься!
— Да, на могиле моей сестры Маргариты!
— А в чем ты клянешься, дитя мое, такой святой клятвой?
— В том, что этот молодой человек никогда не будет для меня никем!
— Ты его не любишь?
— Я не только не люблю его, отец, но он приводит меня в ужас!
— Он пугает тебя?
— Отец, во имя Неба, не будем говорить о нем!
— Напротив, давай поговорим о нем… Он пугает тебя! Что же тебя в нем пугает?
— Да ничего… Боже мой, не слушайте того, что я говорю: я сошла с ума!
— Так в чем же дело?
Вместо ответа Лизхен попятилась, пристально, со страхом глядя на дверь.
— Отец, господин Шлик! — пробормотала она. — Зачем он опять пришел?
Пастор обернулся и действительно увидел капрала: тот стоял на пороге.
XXIII
ЦЕНА ГОЛОВЫ
У Шлика был неуверенный вид; в руке он держал карабин, и это указывало на его более враждебные намерения, чем при первом его визите, поскольку тогда он явился без оружия.
Пастор вопросительно посмотрел на него.
— О да! — сказал Шлик. — Вы полагали, что отделались от меня, господин Вальдек? И я так думал; но знаете, человек предполагает, а Бог располагает!
— Да, я знаю это, но что мне неизвестно…
— … так это то, что меня привело к вам снова… Я хорошо понимаю… Черт побери! Это так трудно сказать…
— Говорите, господин Шлик.
— Господин пастор, перед вами человек, который чувствует себя попавшим в более затруднительное положение, чем кто-либо другой во всем Рейнском союзе.
— В затруднительное положение? Как так? — спросил пастор, а Лизхен, задыхаясь, глотала слова капрала по мере того, как тот их произносил.
— Я сказал вам недавно, — продолжал Шлик, — что ожидаю новых сведений.
— Да.
— Так вот, вернувшись домой, я их нашел.
Затем, подойдя к пастору,
— Кажется, что тот, кого мы разыскиваем, гораздо более опасный человек, чем мы думали.
— Боже мой! — прошептала Лизхен. — Значит, еще не все кончено?
— Более опасный, чем вы думали? — повторил старик.
— Настолько опасный, что его голова, господин Вальдек, оценена…
Лизхен бросила быстрый взгляд на комнату сестры, но капрал перехватил даже этот мимолетный взгляд Лизхен.
«Очень хорошо, — сказал он про себя, — значит, наш парень еще не ушел!»
— … оценена? — спросил пастор, помнивший о слабости капрала Шлика к деньгам и понявший, что борьба снова начинается.
— В две тысячи талеров всего лишь, господин Вальдек.
— И что же? — сказал пастор, давая таким образом капралу свободно высказаться.
— А то, что тот, кто его схватит, получит неплохой куш — вот что я говорю.
Лизхен, мертвенно-бледная, обменялась взглядом, полным ужаса, со своим отцом.
— Не считая повышения в чине, — добавил капрал.
— Повышения в чине? — повторил пастор.
— Конечно! Вы отлично понимаете, господин Вальдек: если заговорщика арестует капрал — он станет вахмистром, если это будет вахмистр — он станет младшим лейтенантом; а между тем, так как того непременно поймают…
— Шлик, что вы такое говорите? — воскликнул пастор.
— Я говорю, что его непременно поймают, господин Вальдек, если не здесь, то где-нибудь недалеко… И я вернулся, чтобы сделать вам одно предложение, справедливость которого вы поймете.
— Какое предложение?
— Так вот, мне кажется, что лучше я получу эту премию и повышение, чем кто-нибудь другой.
— Несчастный! — воскликнул пастор.
Лизхен, не проронив ни слова, протянула обе руки к капралу.
— Проклятие! — продолжал Шлик. — Я жандарм, господин пастор, а две тысячи талеров — это мое жалованье за два года.
— О!.. И вы господин Шлик, столь великодушный только что, за такую жалкую сумму…
— Черт побери! Господин Вальдек, что вы говорите! Две тысячи талеров — это не жалкая сумма, а в те времена, когда я рассказывал свои истории начальнику главного штаба, я часто рисковал своей головой за пять сотен!
— Но, несчастный! — воскликнул пастор. — Этот человек, голова которого оценена, один из ваших бывших братьев по оружию!