Капитан Сатана или приключения Сирано де Бержерака
Шрифт:
— Прекрасно! Возьми мою лошадь, с которой, правду сказать, я не знал бы, что делать, и поезжай в Колиньяк. К твоему возвращению я все устрою, наверное; во всяком случае, ты скажи Сирано, чтобы он не медля ехал сюда, конечно заранее сообщив ему обо всем случившемся.
— Даже о том, что касается меня?
— Даже об этом! Он очень добрый человек и вполне простит тебе твой проступок.
— Скажите, а он влюбчив?
— Подобные вопросы запрещены вам, сударыня!
— Надеюсь, вы не ревнивы?
— О женщины! Впрочем, теперь нечего думать ни о любви, ни о ревности. У нас теперь есть другие заботы.
— Хорошо, я сейчас еду, мой господин! — покорно проговорила цыганка.
— Нет, ты поедешь утром.
— Неужели вы думаете, что я боюсь сов и филинов? Время дорого, в эти три часа я могу сделать несколько лье. Лучше пишите письмо!
— Ни зги не видно!
— А это на что? — спросила цыганка, зажигая крошечный карманный глухой фонарик.
— Ты просто незаменимая женщина! — произнес с восхищением Сюльпис и, немедленно вырвав листок из записной книжки, набросал несколько строк. — Тебя прислал мне, вероятно, какой-нибудь добрый гений! — добавил он, подавая ей письмо.
— Оставьте, сеньор, ваши любезности при себе, Прощайте!
Крепко расцеловав цыганку, Сюльпис хотел было помочь ей сесть на лошадь, но она быстро вскочила в седло, почти не касаясь стремян.
— О, да ты настоящая амазонка! — заметил Кастильян, отвязывая лошадь от дерева.
— Будьте осторожнее! — проговорила она, посылая воздушный поцелуй.
— Скорее возвращайся! — ответил молодой человек.
Марот хлестнула лошадь и быстро скрылась вдали. Сюльпис, облокотившись о ствол дерева, всю ночь провел почти в одной позе, внимательно следя за домом кюре, в опасении чтобы Бен-Жоэль не вышел из него и не унес с собой драгоценный документ.
VII
Лишь только первые лучи восходящего солнца украсили небо, как на дорожке, ведущей в церковь, показался какой-то поспешно идущий человек. Это был пономарь, спешивший к исполнению своих обязанностей; он боялся «опоздать, так как знал, что Лонгепе по будням обыкновенно очень рано служил обедню.
— Восхитительная вещь! Благоприятнейший случай для интимной беседы, пойду и все сообщу ему на духу, и, наверное, моя исповедь заинтересует его более, чем признание в самых замысловатых грехах! — подумал Кастильян, направляясь к церкви.
В совершенно пустом храме царил еще полумрак; подойдя к алтарю, Кастильян набожно преклонил колена, потом, увидев подходящего пономаря, быстро встал и приблизился к шарахнувшемуся от неожиданности служителю.
— Успокойтесь, успокойтесь, это я, бедный путешественник, я к вам с просьбой! Будьте добры сообщить господину кюре, что я прошу его оказать мне величайшую услугу — исповедать меня после обедни!
Подобная, просьба совершенно успокоила нервного служителя, который, любезно показывая Кастильяну на исповедальню, проговорил:
— Подойдите туда и обождите немножко, скоро кюре придет служить обедню, а потом исполнит вашу просьбу. Служба сегодня продлится недолго.
— Благодарю вас. Это — для бедных, — добавил Сюльпис, протягивая серебряную монету пономарю и отправляясь в указанный угол храма, где вскоре весь погрузился в размышления о своей предстоящей исповеди.
Гулкие шаги кюре известили молодого человека о прибытии священника и о начале службы.
Несмотря на все свое доверие к Бен-Жоелю, Жак, быть может просто инстинктивно, тщательно запер свою комнату, в которой уже два года хранился драгоценный документ.
— Вас ждут в исповедальне, — сказал пономарь по окончании обедни.
— Вероятно, один из моих прихожан сделал какой-нибудь важный проступок, раз так рано пришел к исповеди?
— Нет, это какой-то приезжий, нездешний.
— Странно! Кто бы это мог быть? Ведь никто не приезжал вчера в Сен-Сернин, кроме Кастильяна, секретаря Бержерака?
— Не знаю. Я не разглядел его как следует, а голос тоже совершенно незнакомый.
— Давай мой стихарь скорее: неудобно заставлять себя ждать.
Надев стихарь, Жак гулко зашагал к исповедальне и, бросив пытливый взгляд на ожидающего, уселся на свое обычное место в ожидании Сюльписа.
— Ну, слава Богу! Наконец-то, — пробормотал молодой человек, с облегчением вздыхая.
— Что такое? Вы что-то, кажется, сказали? Будьте добры произнести теперь молитвы покаяния!
— Простите, отче, но моя исповедь не религиозного характера. Она касается чисто мирских дел, и, прося вас выслушать меня здесь, я исключительно имел в виду совершенную ошибку.
— Вы смело могли побеседовать у меня на дому, не опасаясь любопытных ушей, — возразил кюре, все больше и больше заинтересовываясь оригинальной исповедью.
— Нет, я имел основание избегать разговора у вас на дому, не предупредив вас. Позвольте мне все рассказать вам!
— Пожалуйста!
— Мое первое желание сообщить вам мое имя. Это имя, вероятно, вас поразит немного. Меня зовут Сюльпис Кастильян.
Кюре вздрогнул.
— Вероятно, вы хотите мне сообщить, что у вас уже есть один Сюльпис Кастильян, который в настоящую минуту находится в вашем доме. Теперь вопрос в том, чтобы определить, кто из нас настоящий Кастильян. Вот я и прибыл сюда, чтобы помочь вам разобраться в этом щекотливом вопросе. И если вы выслушаете меня терпеливо, то очень скоро ваше недоумение и сомнение исчезнет. — И Кастильян чистосердечно рассказал свою одиссею, не исключая даже происшествия с Марот.