Капитан "Старой черепахи"

Линьков Лев Александрович

— Не поехали, а прорвались с боем.

— Поехали в Царицын, — словно не слыша поправки, продолжал чекист, — командовали там ба­тальоном и получили выговор от командира дивизии за невыполнение боевого приказа?

— Реввоенсовет отменил этот выговор и объявил мне благодарность! — вскипел Ермаков. — Я был прав, и нечего меня корить.

— Никто вас не корит: я выясняю обстоятельства.

— Выясняете... Я за революцию воевал, а не ра­ков ловил!

Андрей увидел у себя в руке невесть когда выта­щенную трубку, сунул ее в рот и, глядя в окно, стал сосать холодный мундштук.

На улице шел дождь. Мелкие капельки сбегали по оконным стеклам тонкими струйками. Резкие по­рывы норд-оста раскачивали в парке деревья.

— Если вы насчет Лимончика хотите знать, так прямо и спрашивайте.

— Насчет Лимончика? — равнодушно переспро­сил Никитин. — Насчет Лимончика кое-что я слышал, но, может быть, не все, расскажите сами.

Андрей, краснея и сбиваясь, рассказал о злосчаст­ной ночи, проведенной в кабачке.

— Может, вы не верите мне?

— Нет, я верю... Значит, он хотел вас завербовать? — Никитин свернул козью ножку, закурил.— У вас зажила рана?

Судя по всему, чекист не собирался кончать длин­ный разговор.

— Вот что, товарищ Никитин, — вспылил Андрей. — Мои карты на столе: вам, я гляжу, все мои потроха видны. Давайте ваши карты: в чем дело?

Ермаков нервно постучал о пепельницу пустой трубкой.

Никитин пододвинул табакерку. Андрей маши­нально набил трубку махоркой и закурил от заж­женной его собеседником спички.

— Что вы скажете, если мы предложим вам ра­ботать у нас? — словно не замечая волнения моря­ка, спросил Никитин.

Работать в Чека? От неожиданного вопроса Анд­рей поперхнулся дымом. Он никак не мог думать, что ему предложат работать в Чека. Ему никогда и в голову не приходило, что он может стать чеки­стом.

— Ну как? Согласны? — нарушил Никитин мол­чание.

— Собственно... я ведь моряк.

— Именно поэтому мы вас и пригласили. — Ни­китин улыбнулся, заметив недоумение, отразившееся в глазах Ермакова, и повторил: — Именно поэтому. Вы не ответили мне, как у вас со здоровьем? Ка­жется, вы демобилизовались из-за ранения?

— Кончилась война — и демобилизовался. — Андрей не любил жаловаться на болезни.

— Ошибаетесь, товарищ Ермаков! Война продол­жается! ,

Никитин поднялся из-за стола, подошел к несго­раемому шкафу, растворил тяжелую, массивную дверь:

— Полюбуйтесь!

Шкаф был наполнен ручными пулеметами, авто­матическими пистолетами, ребристыми гранатами «Мильса». На верхней полке стояло несколько буты­лок и лежали какие-то коробочки и пакетики,

— Шаланду задержали у Санжейки, — пояснил Никитин.

— Это улов! — воскликнул Ермаков. Чекист взял одну из бутылок:

— Марка «Вермут», начинка — нитротолуол. Одной штучкой можно взорвать дом. А это, — Ни­китин взял белый пакетик, — якобы хина, таблеткой отравите сотню лошадей. Я вам скажу по секрету: в море у нас пока прореха, а контрабандисты совсем обнаглели. Есть у них один шкипер — Антос Одно­глазый: неуловим, дьявол! Днем, наглец, к берегу пристает...

Никитин захлопнул дверь шкафа.

— Мы хотим организовать морскую пограничную охрану и предлагаем вам принять командование сторожевым судном Особого отдела.

«Командовать судном!» Русоволосый бледноще-кий чекист сразу показался не дотошным и излишне придирчивым, а добрым, славным малым. Андрей выпрямился и отчеканил по-военному:

— Когда прикажете принимать корабль?

3

Спустя полчаса Ермаков и Никитин были уже в порту. Кругом высились обгорелые склады, взор­ванные железобетонные причалы, поверженные на­земь изуродованные подъемные краны, груды камня и железного лома — всюду запустение, хлам; травой заросли площадки у пакгаузов; трава между шпала­ми железнодорожного пути; рельсы потускнели, по­крылись ржавчиной.

В Иностранной гавани из воды торчали трубы и мачты затопленных судов. Гавань напоминала клад­бище, а было время, когда здесь одновременно пришвартовывались десятки судов и развевались по ветру флаги всех наций. Из Одессы суда отчаливали на Камчатку, в Петроград и Мурманск, в Бразилию, Канаду, Индию. Круглые сутки в порту шла выгруз­ка и погрузка. Свистки буксиров, рев басовитых си­рен лайнеров, лязг подъемных кранов, громкие крики «Вира!» звучали для каждого моряка как самая лучшая музыка.

Минуя полуразрушенный морской вокзал, Ники­тин и Ермаков попали в Арбузную гавань, ту са­мую, где в мирное время бывало тесно, словно на рынке в бойкий базарный день: одномачтовые, цве­тисто раскрашенные турецкие кочермы, черные гре­ческие фелюги с косыми просмоленными парусами, румынские шхуны и рыбацкие дубки заполняли ее до отказа.

Андрей тщетно искал глазами сторожевик или какое-нибудь другое, хотя бы отдаленно похожее на него судно. Старая моторка, видавшая виды одномачтовая рыбацкая шхуна, пара дубков, бурый остов сожженного транспорта «Сибирь», ста­рый колесный буксир «Нестор-летописец» да три заржавленные железные баржонки — вот и вес суда.

«Может, сторожевик ушел на девиацию компа­са?» Ермаков глянул на внешний рейд, но и там не было ни одного корабля, только полосы удаляющего­ся дождя секли горизонт да размеренно колыхались зелено-серые волны.

Андрей хотел было уже спросить Никитина, где же сторожевик, но тот придержал его за рукав и ука­зал на стоящую у стенки шхуну:

— Какова? — И сам же ответил: — Красавица!

У этого чекиста странная манера шутить, но по­хоже, он говорит всерьез. Ермаков одним взглядом окинул одномачтовую рыбацкую шхуну и оконча­тельно убедился, что именно ее Никитин имел в ви­ду, говоря о сторожевике: длиной сажен восемь, во­доизмещением тонн девять, керосиновый движок. Надводные борта шхуны были покрыты краской не­определенного серого цвета, на носу белела надпись «Валюта», а у кормы, над ватерлинией, заметно вы­делялась большая свежезакрашенная заплата. Должно быть, «Валюта» поздоровалась в тумане с каким-нибудь дубком.