Капитан

Панченко Андрей Алексеевич

— Когда с порта придут подкрепления?

— Не раньше, чем через час, по порту здорово прошлась взрывная волна, сейчас на ходу нет даже буксиров. Обещают спустить на воду выброшенного на берег «Кооператора», он более-менее цел. Как только буксир запустят, так сразу же к нам прибудут все способные держать оружие. Пока что мы сами.

— Ну сами так сами… — вздохнул я, делать всё равно нечего — слушай мой приказ! Всем способным держать оружие занять оборону на подступах

к крейсеру, по готовности открываем плотный огонь из всего что может стрелять! Затем предложим немцам сдаться, нужно потянуть время. Если они пойдут в атаку, держаться до последнего патрона! Это моряки, они пехотному бою не обучены, ну а мы братва, в десант уже ходили, нам не привыкать. Занять позиции!

Уцелевший экипаж крейсера в срочном порядке проводил спасательные работы. Самодельные сходни были перекинуты с борта поверженного гиганта прямо на берег, всю палубу крейсера покрывали штормтрапы, по которым как обезьяны сновали матросы, то и дело скрываясь в люках и передовая на берег тюки, бочки, мешки. На берегу разрастался стихийно организованный лагерь, который уже со всех сторон прикрывали посты из вооруженных матросов. Как и говорил комиссар, около трёхсот человек из уцелевших членов экипажа крейсера, спешно вооружались по мере поступления грузов с разбитого корабля. Вдоль берега длинной шеренгой застыли тела погибших моряков, и трупы всё продолжали прибывать, их подбирали на берегу, вытаскивали из надстроек и трюмов, пытались достать из покорёженных башен. Из наскоро установленной большой палатки слышались стоны и крики боли, там явно был полевой лазарет. Шикарный вид! Должно быть у выживших сейчас настроение ниже плинтуса, боевой дух их точно не на высоте.

Мы рассредоточились на сопках вокруг немецкого лагеря. Тут лежали все, даже раненые которые могли вести огонь. Два пулемёта ДШК, кое как приспособленные для стрельбы по берегу, несколько ручных «Дегтярёвых» и наши автоматчики готовы были залить вражеский лагерь огнём по первой моей команде. Я же пока наблюдал и думал, что нам предпринять. Чуть больше двадцати человек против нескольких сотен… С одной стороны, ввязываться в бой почти самоубийство, а с другой, нельзя дать немцем время прийти в себя. Да мать его! Сегодня мы уже умирали, я криво усмехнулся и тут же поморщился от боли. Была не была!

— Огонь!

Патрульные упали как подкошенные. По собравшейся толпе готовящихся к бою немецких моряков смертельной косой прошли очереди двух крупнокалиберных пулемётов, даже если и не убивая сразу, то навсегда калеча людей, отрывая конечности, вырывая куски мяса и дробя кости. Я стрелял из заряженного для меня Гришей автомата, почти

теряя сознание от боли, отдача как будто вбивала в мои раны один раскалённый гвоздь за другим. На берегу паника, не готовые к пехотному бою матросы разбегаются в стороны, лишь редкие смельчаки успели залечь и открыть ответный огонь, но они пока даже не видят где мы! Только длинные вспышки огня из дульных тормозов ДШК привлекают их внимание, по ним они и стреляют. Мои бойцы сосредотачивают весь огонь на этих бойцах и скоро лишь избранные единицы из них могут стрелять. Всего минута, а берег уже пуст, на нем только трупы тех кому не повезло, кричащие от боли раненые и нетронутая медицинская палатка. Большинство матросов укрылась за камнями или у борта крейсера.

— Прекратить огонь! — командую я, патронов у нас маловато, а сейчас как раз подходящее время решить дело миром. По моему кивку комиссар, который немного знает немецкий язык поднимает над головой палку с белым флагом и во всё горло орёт только одно слово понятное и нам и немцам.

— Парламентёр!

Комиссар выходит на открытую местность и смело идёт вперёд, мы с ним толком и подружиться не успели, своеобразный человек, он любил свои машины больше чем людей. Но смелый, не отнять. Сейчас он один идёт во вражеский лагерь. Над холодными сопками стоит звнящяя тишина. Полог палатки приоткрывается и из неё с опаской выглядывает человек в когда-то белом, а сейчас красном от крови халате. Тишину разрывает выстрел. Комиссар падает уронив белый флаг перемирия.

— Суки! Сдохните твари! Огонь! — ору я во всё горло. Я не видел кто стрелял, но ответят за этот выстрел все, даже не причастные — Гриша, диск!

Мне подают заряженный автомат и я без сожеления всаживаю все патроны в санитарную палату, если зрение меня не подводит, то стреляли как раз из-за неё. Наше благородство никто не оценил, пусть теперь прожинают плоды своего безумия.

— Нихт шиссен! — над берегом разносится истеричный голос — руски, мы сдавйся!

— Огня не прекращять! — комиссар лежит без движения, так просто эти твари не отделяются. Белый флаг свят, он шёл к ним с миром и как-то сука убила его, так почему я должен их щадить?!

— О майн гот, битте, нихт шиссен! — просящие голоса сливаются в хор и я, окончательно одурев от боли, запаха сгоревшего пороха, крови и ненависти обессилив, роняю автомат из рук. Мои бойцы прекращают стрелять. Один за другим на берег выходят немецкие матросы с поднятыми руками, а за моей спиной разносится боевой клич пехоты — «Ура!». Прибыло подкрепление из ополчения и матросов. Мы победили!