Капитан
Шрифт:
Сашка с братом никак не могли увязать змейку с дядей Митей, но, прижавшись друг к другу, слушали не дыша, веря, что дядя Митя, такой красивый на фотографиях, обязательно придет.
А бабушка продолжала:
— Вот видите, сын Антонины в Канаде какой-то объявился… Письмо прислал. Пишет, что женат на француженке. И детей у них двое. Это хорошо, что живой, только как же так — живой, и в Канаде? Нет, Митенька наш придет домой, просто он где-то задерживается на особой работе. Он ведь у меня, ух, башковитый был… Поп его почему к грамоте приобщал? Потому что смышленый Митенька был. Читать и писать так быстро выучился, что и попа за пояс заткнул. Сам учить людей грамоте стал. Активничал в лик-бе-зе, — еле
Увидев, что напугала внуков рассказом о змейке, бабушка спохватилась:
— Ну да что же это я опять вас заговорила, давайте сказочку вам напоследок пропою… Из-под города-то Мурома, из-под села-то Карачарова, где большая река течет, Окою зовется…
И вот теперь этот плакат. Бабушка повесила его над своей кроватью и на день по нескольку раз забегала в дом, чтобы полюбоваться им. Чем дальше, тем больше было у нее уверенности в том, что на плакате дядя Митя. Об этом она уже говорила по вечерам детям и соседкам:
— Митя над головой у меня висит!
Все в доме теперь жили одним — поисками дяди Мити. Даже в школе учителя и одноклассники переживали, спрашивали у Сашки, как идут дела. Но ответа на письмо пока не было. Дедушка все чаще поговаривал о поездке в Москву.
Сашка с Димкой не понимали, почему дядя Митя не идет домой. Вот ведь на плакате он живой, а домой почему-то не идет.
И однажды Сашка, помогая маме нести картошку, спросил, почему дядя Митя не пришел, почему раньше не искали дядю Митю, ведь уже пять лет прошло после войны? Мама тяжело вздохнула и рассказала, что в июле сорок четвертого года из части, где служил дядя Митя, пришло сообщение о том, что сержант Сергеев Дмитрий Игнатьевич пропал без вести.
В тот день, когда пришла бумага, бабушки дома не было — она ездила в деревню. Дедушка решил ей не говорить об этом и дочкам запретил.
Жизнь тем временем шла своим чередом.
Бабушка так же суетилась во дворе: готовила обед, кормила внуков, стирала, обихаживала поросенка и прочую домашнюю живность. Словом, все делала обычно. Необычным было то, что по нескольку раз утром выходила на улицу и поджидала почтальоншу, уставшую от жары и тяжелой сумки. Долгожданной весточки не было, и бабушка продолжала хлопотать по дому. Но к шести часам вечера опять перемещалась поближе к калитке, чтобы первой встретить письмоносицу.
И вот однажды пришло письмо о том, что издательство направило их запрос в Центральный архив Министерства обороны СССР, который ответит в положенные сроки.
Бабушка это письмо положила в старую, толстую книгу с золотым тиснением — Псалтырь. Каждый день она бережно раскрывала металлические застежки, доставала конверт, бумагу со штампом и внимательно разглядывала ее на свет — читать она уже не могла. Плакат так же висел над бабушкиной кроватью в большой рамке под стеклом, которую по ее просьбе смастерил разъезжающий на инвалидной коляске стекольщик, раз в неделю будораживший округу голосом: «Стекла вставлять! Вста-а-в-лять стекла!»
А дни бежали. На фруктовых деревьях появилась завязь, а плоды абрикосов уже имели размеры «снарядов» для рогатки…
Наконец пришло письмо из архива. Опять собрались все родственники, вскрыли конверт, вытащили тоненький, почти прозрачный листочек. На нем было напечатано, что на плакате изображен Сергеев Дмитрий Иванович, 1921 года рождения, русский, уроженец города Курска, войну закончил в звании младшего лейтенанта, в настоящее время живет в Курской области, работает в колхозе председателем… И еще в конверте были адрес и фотография, на которой изображен военный в фуражке, с орденами и медалями на груди. Курносое, не очень выразительное лицо, глубоко посаженные глаза и на подбородке ямочка.
Над столом повисла тишина. Фотографию молча передавали из рук в руки. Дошла она по второму кругу и до бабушки.
— Ну это же не он! Как вы не разберете! Это же не он! — Она поднялась и побежала в дом. А оттуда высеменила, неуклюже неся на вытянутых руках плакат, и положила его на стол.
— Я и говорю, что не тот. Напутали они. Смотрите, на плакате Митенька какой красавец. Да и светленький он. А тут тюша какой-то. Ой, чего я говорю! Он тоже хороший человек, но ведь не похож на Митю. Они все спутали. Это лейтенант из Курска, а на картине Митенька! Вот так-то!
— Так, конечно, так… — подхватила Сашкина мама. Остальные промолчали.
— Убери эту бумагу к себе, — сказала бабушка деду, — а Митеньку я на место унесу.
Взяла плакат и понесла в дом. Сашкин отец заметил:
— Ошибки могут быть. Пусть ждет. Она права. — И тихо добавил: — Все же надежда!
…Прошло десять лет. Сашка учился в институте в другом городе, когда осенью пришла телеграмма: «Бабушка умерла…»
Она лежала в гробу непривычно неподвижная, с траурным бумажным венчиком на голове. Казалось, что все дело в этом венчике, длинном, разметавшем свои концы на всю ширину гроба. Это он, венчик, удерживает бабушку в гробу, не дает ей поднять голову. Стоит появиться слабому ветерку, и венчик виновато сползет извивающейся полоской на пол, а бабушка поднимется и, как всегда, торопливо посеменит по своим делам.
Но закрытые бабушкины глаза, спокойное, почти без морщинок и от этого какое-то незнакомое лицо говорили о том, что ветерок не нужен — бабушка покорилась этой бумажке на голове, которая пролегла зримой границей между двумя мирами: живущими и жившими. И бабушка находится уже там, по ту сторону траурного венчика.
Сашка подошел и поцеловал руку. Слез не было. Повернулся и вышел из комнаты.
На кладбище шел мелкий дождь, было зябко. Перед тем, как накрыть гроб крышкой, Сашкина мама положила в него старый, с застежками Псалтырь и свернутый рулон бумаги. Рулон неуклюже топорщился на мертвенно бледных руках и останавливал на себе взгляд.
— Это бабушкин плакат, — тихо пояснил Сашке брат. — Она так велела: «Митя к вам живой вернется, а со мной пусть такой будет».
Счастливый человек
Моя первая командировка в Якутию была не из самых приятных. Экспериментальная установка, разработанная нашей лабораторией для условий вечной мерзлоты, «не шла». Заказчик не подписывал бумаги, от которых зависела премия целого коллектива — хоть криком кричи! «Мышиная дипломатия» с местными властями, честно признаться, меня порядком выматывала. Я ежедневно звонил в Ленинград и согласовывал возникающие вопросы. И тут большим неудобством оказалась разница поясного времени. Застать шефа на рабочем месте практически было невозможно, поэтому в полночь я отправлялся на переговорный пункт и звонил ему домой. А дело происходило зимой, и сорокаградусный мороз был дополнительным раздражителем в нервной и суетной командировке.