Капитанская дочка

Костюнин Александр Викторович

— И давно такая температура?

— Как мама с Ладой уехали.

— Дообнималась с сестрёнкой?..

— Па, иди.

— Юлька, Юлька… Лежи, не вставай.

Выходя, обратил внимание на карту: флажок с триколором слегка передвинут.

Я — на палубу, выясняю: две балластных цистерны затоплены (видно, корпус пробило льдиной). Боцман обязан ежедневно проверять в них уровень воды: есть специальная складная линейка на шкентеле — на верёвке такой — опускается через мерные трубки; данные заносят в журнал, запись через восемь часов. Значит, сукин сын, записывал наобум, на русский «авось»… Пока судно и лёд составляли единый монолит, мы держались прямо, а как обкололи, завалились на борт. Вдобавок мороз под сорок, и корпус продолжает обрастать

ледовым панцирем. Если так пойдёт дальше, перевернёмся…

А главное — дочь! Кок предложил:

— Может, отправить её в порт с попутным судном? Через пару часов будет на берегу.

— Петрович, но как? Кто разрешит?! Пограничникам, чтобы пропустить назад, нужно обеспечить «открытие границы», нужны отметки в паспорте… Владелец судна — немецкий, флаг — Гибралтар. Мы иностранцы!

Состояние Юли ухудшалось день ото дня, перевёл её в свою каюту. Никакие аспирины, никакие чаи с малиной, мёды, никакие антибиотики, что нашлись в аптечке старпома, одолеть болезнь не могли. Высокую температуру сперва вроде сбили, но хворь опустилась в бронхи, и засела там крепко… Глухой, натужный кашель, забирал у дочери последние силы… Временами она впадала в беспамятство, бредила. Мамуська, узнав о случившемся, написала кратко: «Убью!»

Я не знал, что делать?! На что решиться…

* * *

С ледокола «Семён Дежнёв» подали трап.

Федорчук по обмёрзшим ступенькам поднялся на борт, вахтенный матрос незамедлительно проводил его в каюту капитана. Ледокол — посудина серьёзная: просторная палуба, широкие коридоры, относительно пологие трапы, не в пример сухогрузу. При ходьбе ноги по щиколотку утопают в мягкой ковровой дорожке. К этому кораблю уместно обращаться на Вы. Матрос легонько постучал в массивную дверь и, не дожидаясь ответа, пропустил необычного визитёра. (В море кэп покидает судно в исключительных случаях — значит, стряслось что…)

Одетый по форме седовласый хозяин аппартаментов крепко пожал руку:

— Осипов, Андрей Николаевич.

— Капитан «Остерхук» Александр Федорчук.

— Присаживайся, Александр, коньячку? виски? — капитан Осипов неспешно достал из бара бутылку «Martell V. S.», вопросительно глянул на гостя.

— Андрей Николаевич, извини, я без предисловий: у меня проблемы…

— Да, ты присаживайся… выкладывай!

— Со мной на борту дочь.

— И сколько стоите во льдах?

— Месяц.

— Папанинцы. Но ты же знаешь наши порядки, не хуже меня: индивидуальную проводку нужно заказывать официально…

— Я не за тем… Андрей Николаевич, вы отец?

— И дед… дважды дед.

— Тогда поймёте меня… Дочь простыла, подозрение на пневмонию, вчера стало хуже. Возьмите её до порта.

— Капитан, но ведь ты под флагом Гибралтара.

— Да. И судовладелец из Германии.

— Ну и куда? Что скажу погранцам?.. Обеспечиваю иностранцу нелегальный переход госграницы?

— Она по паспорту россиянка.

— Какая разница?..

— Большая.

— Всё одно — уголовная статья…

— Коллега…

— При чём здесь «коллега», «отец», «дед»?.. Есть закон.

— Это окончательно?

— Да, извини. Хочешь коньячку?

— Не полезет.

— Чем ещё могу помочь?

— Спасибо! И так…

— Может, лекарств каких?

— Бывай!

И Федорчук, резко поднявшись, вышел из каюты.

К концу января день стал заметно длиннее — дело к весне, — однако морозам никто команду «отбой» не давал. Солнышко спряталось за далёкую кромку ледяных торосов, тем самым, давая стуже сигнал «крепчать».

Капитан Федорчук возвращался с тяжёлым сердцем: «Оставлять дочь на судне нельзя ни минуты. Нужно срочно на берег! Но, как? Как?..» Он глянул в сторону порта: по фарватеру до него километров двадцать, напрямки вполовину меньше. По чистой воде час ходу, а тут — сплошной лёд… Лишь там, где прошёл ледокол, шуга. «До берега сплошной лёд… Лёд, лёд, лёд…» — лихорадочно

стучало в мозгу. Капитан уже оттопал половину пути, когда в сознании пронеслось: «Что, если отправить дочь по льду… пешком. Возьмёт чуть правее портовых фонарей тогда на открытую воду не наткнётся. Туда, где погранпост. С неё какой спрос? А я потом отвечу за всё». И от этих мыслей на душе Федорчука сделалось ясней, лучше: «Да, по льду, пешком. Не спеша, часа за три доберётся. Отправить не мешкая, к ночи мороз усилится». Последние метры до судна, вверх по трапу, он летел как по сигналу «боевая тревога». Первым делом в радиорубку, затем к Юле.

Дочь лежала на кровати тихая, бледная.

— Юль, собирайся!

— Куда? — негромко спросила она.

— Дочь, тебе нужно идти на берег.

— Как?

— Я не могу оставить судно.

— Идти одно–оой?!

— Да. Ты ведь у меня молодец?

— Хорошо.

— В порту тебя встретит мама, она выехала, я дозвонился.

— Ладно.

— Пограничникам расскажи, как есть.

— Па, ты не волнуйся.

— Умница.

Он помог ей обуть дутыши, плотнее застегнуть пуховик, повязал шарф, поверх ажурных перчаток натянул шубенки и в сотый, тысячный раз спрашивал себя: вправе ли он отправлять дочь одну, ночью, зимой, по льду! «Да, другого выхода нет».

Члены экипажа растерянно топтались на палубе, каждый по очереди обнял Юлю, кок подошёл последним и, смутившись, неожиданно произнёс:

— Юль, мало ли что… Начнут стрелять, падай, где стоишь и кричи: «Своя!»

— Хватит девчонку пугать, — вмешался старпом.

Отец указал на мерцающий берег:

— Видишь цепочку фонарей.

— Да.

— Держи правее. Ну, снегурочка моя родная…

Он поцеловал её в горячие губы, незаметно перекрестил вслед.

По утоптанному снежному сугробу, наметённому балтийской позёмкой вровень с бортом, Юля спустилась на лёд и, огибая угловатые скользкие торосы, стала удаляться в ночь. Команда сухогруза в молчании смотрела ей вслед, угольки сигарет тревожно вспыхивали и гасли алыми звёздочками. Она продвигалась по направлению к береговым огням, часто останавливалась, опять шла. Болезненный жар отнимал силы, нестерпимо мучила жажда, тогда она брала в рот кусочек колючего льда; на какое–то время, пока мёрзлый леденец таял, делалось легче, потом жар подступал с новой силой. Высокие торосы встречались редко, их приходилось огибать, чаще поверхность залива представляла собой настоящий каток, ступать по нему следовало особенно осторожно. Поскользнуться, упасть она не имела права. Сил на то, чтоб подняться, могло и не хватить. Сколько времени прошло, не понимала, казалось, вечность. В какой–то момент её охватило отчаянье, хотелось повернуть назад… К судну, теплу, команде, к папе… Но она продолжала идти, вглядываясь в огни, которые между тем становились крупнее и ярче. Юля уже различала чёрные контуры строений, кромку леса. «Чтобы не наткнуться на открытую воду, нужно правее…» Она всё шла, шла, шла, шла. Берег сначала приближался единой полосой, затем левая сторона с огнями, гудками, лязганьем начала оставаться позади… Чёрные постройки росли, надвигаясь прямо на неё. Она остановилась перевести дух. С трудом удерживая равновесие, отломила ещё кусочек льдинки. Жёсткий белый луч прожектора неожиданно ударил в лицо! заскользил по феерически прозрачным голубым глыбам льда. «Будут стрелять!» — промелькнуло в сознании. Она повалилась набок, обхватила голову руками. Репродуктор громовым басом пригвоздил её к колючему насту:

— Внимание! Вы незаконно пересекли государственную границу Российской Федерации. Предлагаем вам сдаться. В случае сопротивления, открываем огонь на поражение.

Чёрное небо разрезала трассирующая очередь…

Над ней нависла огромная рычащая овчарка, солдаты с автоматами. Заставили встать, повели… Потом душный угар помещения, длинный коридор с решёткой… Её куда–то гнали долго–долго: «Нужно запомнить дорогу!» — мучительно силилась она. На секунду конвой остановил. Последнее, что она видела — мама и Лада: «Они откуда?..»