Капитанские повести
Шрифт:
Во-первых, она в нескольких местах была просечена гусеничными траками, а изнутри плохо выскоблена. Во-вторых, неясно было, что делать с медвежьим черепом и как к нему присоединить остальное, чтобы получился толковый ковер. В-третьих, у меня не было ни комнаты, где его растянуть, ни такой женщины, чьи ножки стоило бы беречь от холода шкурой полярного медведя.
Я обскоблил шкуру и череп, как умел, и несколько дней чистил мех опилками, крупой и всем, что попадалось под руку. Глазеть на это собирался весь свободный от вахт экипаж, советовали все, не помогал никто, и в конце концов я сделал то, что давно советовал Миша Кобылин: запер шкуру и череп в холодной кладовке под полубаком и оставил все до порта.
Но в порту тоже было не лучше: в ателье меховых изделий шкуру не принимали, в скорняжной мастерской требовали охотничий билет, я полдня искал правление общества охотников, оно, оказывается, находилось под боком у пароходства, но закрылось на выходные дни. В заготсырье я, конечно, не пошел.
По городу активно колесил со мной Федя Крюков, и когда мы, опустошенные, вышли на угол и закурили на морозце, Федя сочувственно сказал:
— Послезавтра в рейс… Есть еще один выход, — он улыбнулся, обнажая желтые крупные зубы. — Не пропадать же добру… Я бы купил.
— Что ты, Федя, — ответил я, — спасибо тебе за хлопоты. Я, понимаешь, вообще думаю, что шкура попала не туда. Капитан седины хватанул, когда от айсбергов откручивался, доктор этому Лешке целые сутки промывание делал, а шкура — мне. Так что я, Федя, продавать ее не буду.
— Доктор к жене в Питер улетел, — заметил Федя.
— Откуда знаешь?
Федя улыбнулся своей улыбкой травоядного ящера, и вдруг глазки его ожили:
— О чем говорим! У кэпа день рождения завтра. Мой совет — лучшего подарка не придумаешь! Мы это быстренько! Тут и идти-то рядом. Сейчас мы отношение для проходной — и пешочком. Это же со мной по пути! У кэпа друзей полно — ему что хошь сделают!
Федина инициатива покорила меня. Мы взяли у артельщика мешки поприличнее, запаковали шкуру, выписали пропуск и двинули к капитану.
У переездов танцевал на морозе третий механик в лаковых ботинках, нейлоновой куртке и ондатровой шапке.
— Все потеете? — издали захохотал он.
— Есть немного, Алексеич.
Федя Крюков подкинул мешок на спине и заулыбался.
— А ты, Федя, куда? — спросил его третий механик.
— Да вот, вместе мы, Виталию Павловичу день рождения…
— А, тогда и я с вами! Спешить некуда… А ты, Федя, зря к капитану, ты же дома рамы законопатить обещал… А может, лучше к Фросе пойдем? У нее подружки — сам знаешь… Давай подсоблю.
Федя Крюков молча мотал головой, улыбался, и его длинная тощая фигура в пальто балахоном качалась под тяжестью мешка.
Даже я с одной медвежьей головой взмок, пока мы взбирались наверх, на квартала, а Федя и подавно.
— Перекурим, — сказал третий механик. — Ты, Федя, мешок на снег не бросай, как его потом в квартиру? Дайка я его подержу. Вот так. Закурили? Ну, а теперь, Федя, давай пять. Я знаю, что ты тоже член судкома. Но с какой, скажи, стати ты к кэпу завалишься? Это же подхалимаж, Федя. Шкура-то не твоя! Если бы ты свою выдал, это я понимаю. А то! Неудобно, Федя, неудобно. Иди-ка ты окна заклеивай.
— Стоит ли, Алексеич? — спросил я.
— Так я что? Я разве? Видишь, Федя сам идти не хочет. Он же не подхалим. Верно, Федя?
Федя Крюков стоял, то улыбаясь, то стискивая зубы, в длинном двубортном бежевом пальто и в голубом выгоревшем берете на крохотной головке. Мне стало жаль его жилистой шеи.
— Ну так что, Федя? — спросил я.
— Мне тут рядом, — ответил Федя, — капитана поздравьте. И вправду окно утеплить надо. В рейс уйду — детям холод останется. Да. Чего же, веселия вам. И у меня маленькая на ночь найдется. До свиданьица.
Мы с третьим механиком пошагали дальше, и мне все казалось, что кто-то смотрит в спину, тупо, как парабеллум. Я оборачивался, но на тропинке между сугробами ничего не было, кроме темноты.
— Зря ты так, — сказал я третьему механику.
— Ничего, я его знаю, перебьется!
Я вспомнил Федин горячий шепот, когда мы вылезали у Медвежьего из шлюпки, и решил не спорить.
Горбатый проулок привел нас к капитанскому дому. От подъезда задним ходом выруливало между сугробами такси, шофер ажурно матерился в открытую дверцу. Увидев нас, он стал культурным.
— Ребята, подтолкните чуток!
Мы его подтолкнули, и Алексеич вцепился в бампер:
— Погоди, и я с тобой.
— Да ты что? А к кэпу?
— Меня же Фрося ждет! Ты там не очень, не забывай, что с утра под погрузку. Виталию Павловичу привет. Мешки не забудь.
Никакой Фроси у механика не было, это я знал точно. Просто он посовестился самочинно являться к капитану.
Машина укатила, а я, обдирая мешками лестничные пролеты, вскарабкался на четвертый этаж. Открыл сам капитан.
— По линии общественности? — прищурясь, осведомился он.
— И от себя лично.
— Тогда проходи. Ого! Мог бы и не так роскошно. Медведь?
— Он.
Капитан засмеялся, блистая фиксой. Смеется он часто, улыбается того больше, но я ни разу не слышал, чтобы он хохотал.
Я ввалился в коридорчик, и теплый, чистый, милый запах с в о е й квартиры охватил меня. Домотканая дорожка поверх цветного линолеума уводила за угол, где звякала посуда и раздавался женский говор. Из других дверей бормотал телевизор, из третьих шумела вода. В коридорчике было не пошевельнуться.
— Я тут на вахте, — сообщил Виталий Павлович. — Жена на кухне… Зря ты ее приволок. Я ведь ее, пожалуй, не заработал. Ага, пожалуйста!
Дверь слева от входа приотворилась, уперлась на мешок, и в прощелок выглянул серьезный серый глаз.
— Вот, дядя, полюбуйся: его дело делать посадили, а он выглядывает.
— Мне ника-а-к, — затянул хозяин серого глаза.
— А ты напрягись.
— А я напрягаюсь! А это чего привезли?
— А это то, чего тебе знать не надо.