Капкан для Бешеной
Шрифт:
И кто-то, проявив незаурядное мастерство в разработке сложных операций, убил там прекрасного сыскаря Воловикова, ни за что не давшего бы поймать себя в примитивную ловушку… Категорически не сходились концы.
Она украдкой бросила взгляд на майора-ротмистра. Как и следовало ожидать, на лице его просматривалась плохо скрытая скука, чуть ли не брезгливость. Это была еще одна загадка, непонятная ниточка.
Очередная стихотворная ода (продекламированная на сей раз старичком с повадками трибуна) посвящалась героическому адмиралу Колчаку, а заодно клеймила позором окаянные красные орды, в кровопролитнейших сражениях истребившие цвет сибирского рыцарства. Со знанием истории у седенького трибуна обстояло не особенно хорошо. Дело даже не в том, что хваленый адмирал Колчак, в точности
Советская власть в Сибири и в самом деле некогда рухнула, словно пьяный слесарь – мордой в лужу. Даже вполне благонамеренные партийные историки позднейшего периода употребляли термин «пала», удивительно точно отражавший положение вещей.
Другое дело, что в точном соответствии с народной мудростью хрен в золотых погонах оказался не слаще редьки в кожанке. Поначалу сибиряки, малость хлебнув красного террора, валили под бело-зеленые знамена рядами и колоннами – и фронт покатился к Москве чуть ли не со скоростью курьерского поезда, обрастая по пути уральскими рабочими, башкирами, черемисами и пленными поляками из бывших австро-венгерских частей. Насчет военного гения, двадцатидевятилетнего генерала Пепеляева, чьи солдаты штыками добыли Пермь, – чистейшая правда. Все именно так и обстояло – без зимнего обмундирования, боеприпасов и обуви, на отвагу и русское «ура»…
Но в том, что началось после, виноват в первую очередь сам кокаинист-адмирал. Когда он принялся восстанавливать в Поволжье помещичьи права на землю, бело-зеленая армия получила первый шоковый удар – и лишилась тысяч штыков, чьи владельцы столь старорежимных реформ ни за что не желали принять. Потом начались реквизиции, мобилизации, рейды карательных отрядов по селам.
Сибирь круто повернула на сто восемьдесят градусов – даже не за красных, против адмирала. Партизанские армии в десятки тысяч человек, разъедавшие колчаковские тылы, о большевизме даже не имели никакого представления, а живого большевика не видели отроду. Потом, в начале двадцатых, легендарных партизанских вождей пришлось срочно убирать, не особенно заботясь об убедительных легендах, а те, кого не убрали, ушли в тайгу вновь, на сей раз колошматя красных, но времена были не те, и уничтожить новые ватаги удалось сравнительно быстро.
Впрочем, это было потом. А в девятнадцатом колчаковский фронт был не побежден большевиками, а попросту рухнул, подточенный изнутри. На офицерских отрядах и казачьих сотнях выехать не удалось – и жалкие остатки армии покатились на восток. Войска Тухачевского, в большинстве своем состоявшие из военнопленного сброда (куда по живости характера затесался и Ярослав Гашек), не побеждали – всего-навсего шли вслед за отступавшими, принимая от партизан города, словно нищий – монетку на паперти.
Больше всего, как это обычно бывает, выиграли сторонние – сиречь чешские легионеры, которые вкупе с французами преспокойно выдали адмирала партизанам, за что смогли выехать из России со всем награбленным добром, а также и долей колчаковского золота. Именно благодаря ему, положенному в подвалы пражского «Легия-банка», кукольное государство Чехословакия и смогло относительно безбедно протянуть лет двадцать, пока не прикатили танки вермахта… А Тухачевскому по злой иронии судьбы сибирские «победы» аукнулись всего через год. Когда бездарно руководимые им части попытались взять-таки Варшаву, Пилсудский бросил навстречу в качестве последнего козыря две дивизии, целиком состоявшие из возвратившихся от сибирских руд поляков, многие из коих уже однажды общались с Тухачевским. Именно эти дивизии остановили красный авангард, распотрошили его в пух и прах, а остатки загнали на территорию Германии, где конники красного героя Гая слопали своих лошадушек в лагерях для интернированных… Ну, а немного погодя проникшийся сибирским духом Сталин распорядился прищемить красному Бонапартику яйца дверью, что и было выполнено на совесть.
Обо всем этом Даше довелось читать в свое время – бывшего любовника, писавшего книгу о Колчаке, она стремилась бесповоротно выкинуть из памяти за все хорошее, но его труд осел в голове. И сейчас она могла бы сказать, что винить в прошлых поражениях следовало в первую очередь обладателя щучьей морды, но кто из присутствующих в зале стал бы ее слушать?
Оставалось лишь тихо стервенеть от скуки, слушая ораторов и самодеятельных поэтов, сменявших друг друга с методичностью часового механизма. Сидевший рядом Паша Горбенко ухитрялся даже подремывать временами, елико возможно уютнее расположившись в жестком кресле.
Наконец-то на трибуну вылез сам Шумков, утвердился орлом – и понес с воодушевлением ту же ахинею насчет героического адмирала и коварных москалей, не признавая ни логики, ни суровых исторических фактов. Поскольку было известно, что вождь, подобно столичным эстрадным звездам, обожает своею персоной закрывать концерт, Даша воспрянула. Легонько подтолкнула соседа локтем, тот мгновенно проснулся и приготовился к действию.
А вот это, пожалуй, что-то новенькое…
– И в этот достопамятный день мы просто обязаны восславить павших! – гремел Шумков, потрясая прицепленной к поясу шашкой. – Я хотел бы отдать должное светлой памяти Маргариты Монро, талантливой сибирской певицы и горячей сторонницы идеалов нового возрождения Сибири, убитой прикормленными Москвой опричниками! Тяжела наша дорога, наш путь далек, жертвы на этом пути неизбежны, но смерть нашей молодой сподвижницы, я верю, будет отомщена!
Он картинно махнул рукой, отходя от трибуны, – и динамики грянули во всю ивановскую уже знакомое Даше:
– А по чащобам – лешаки,а по дорогам – казаки,и их дорога тяжела и далека…Невзирая на торжественность момента, кое-кто из присутствующих стал откровенно пробираться к выходу, не дожидаясь, когда отгремит шлягер. Встал и майор-ротмистр, а за ним неспешно двинулись оба оперативника.
Даша быстро огляделась. Еще трое торчали у выхода, притворясь, будто увлечены дискуссией, все было готово, оставалось начать пляски…
– Ладно, – сказала она напарнику громко, благо музыка орала да поблизости никого не осталось. – Даем отмашку волкам войны… Иди к ребятам, на улице берем. В темпе и без нежностей.
На улице было еще светло. Место не особенно удобное – не подъехать на машине вплотную к парадному крыльцу, но что тут поделаешь…
Она покинула зал последней из представителей славного сыскарского племени. В коридоре остановилась рядом с Пашей – он подпирал стену, ожидая, когда майор-ротмистр кончит беседовать с каким-то благообразным дедушкой в чересчур просторной гимнастерке, болтавшейся, как на пугале. Спросила шепотом:
– Он здесь на своей машине?
– Ага.
– Отгоните в контору, вдруг найдем что интересное… И пальчики с него снять моментально. – Оглянулась, подтолкнула Пашу ладонью в поясницу: – Пошел!
На улице вокруг поправлявшего фуражку майора, в некотором отдалении, уже выстроилась классическая «коробочка». Даша оглянулась – ага, вон и серый «Москвичок», и синяя «шестерка», далековато, конечно, но ничего не попишешь, сам помчится со скоростью гепарда, когда рученьки за спиной вывернут старым, но надежным «самолетом»…
Чуть ли не в следующий миг все замелькало.
Нюх есть нюх, и она вдруг шестым чувством поняла, что майор-ротмистр, якобы непринужденно оправлявший на себе скоморошью амуницию, на самом деле напряженно готовится к схватке, заметил происходящее, пытается лихорадочно прокачать ситуацию, а значит – волк…
Она рванулась вперед, отчаянно вскрикнула:
– Коля, бери!
Никто на нее не оглянулся – молодцы! – сомкнули «коробочку», навалились…
Первый скрючился и, кренясь набок, отвалился в сторону – это майор, схватив шашку за эфес, повернул ее удивительно хватко, видимо сразу угодив по одной из болевых точек. Тут же получил и второй – Даша даже не успела увидеть, куда. Хриплые выдохи, замысловатая возня… За спиной, у парадного входа, раздался отчаянный женский визг, чей-то топот. Даша успела отметить, что все пошло к черту, не удалось чисто подмести, – и рванулась вперед, выхватывая пистолет.