Капкан на амура
Шрифт:
– Все, – испуганным шепотом проговорила Наталья Марковна. – Это был Жижков, и больше он не позвонит. Только что вы лишили меня личной жизни. Какой ужас! Мне сейчас остается только пойти в ванную комнату и… и принять душ!
Брат с сестрой молча проводили матушку скорбным взглядом. Когда за ней закрылась дверь, Пашка поднялся, вытер пот со лба и быстро прошептал:
– Геля, я к Насте… Сегодня меня уже дома не будет.
– Ясно.
– Ничего не ясно, – обиделся брат. – Ты же знаешь, какая Настя строгая. Мне придется ее уговаривать, чтобы она согласилась стать моей женой. А это долго.
– Я
Пашка угрюмо покачал головой:
– Эх, Геля… Подарок… Как же я сейчас без букета?
– Ничего, в киосках продают роскошные цветы, а Настьке сроду никто букетов не дарил, так что твой в любом случае станет самым лучшим.
Окрыленный Павел выскочил из дома, а Геля принялась собирать листики, бусины, лепестки, то есть все, что осталось от свадебного букета. Эх, а она так надеялась, что его прислал Кучеренко… Неужели он не передумал жениться на своей попугаихе? Как там мама сказала – какой ужас? Точно, ужас и есть.
Пашка мчался к Насте, а губы сами расплывались в счастливой улыбке. Вот это, наверное, и есть любовь. Нет, Павел вообще-то никогда не был обделен женским вниманием. Да, пусть он не отличался черными бровями, цыганскими горячими глазами и убийственным взглядом, но, как говорили его подружки, он был настолько обаятельным, а его улыбка такой обезоруживающей, что горевать в одиночестве Павлу не приходилось. Единственное, что мешало ему и дальше так же беззаботно наслаждаться жизнью, так это мамино требование жениться. Ну зачем? Для чего Пашке семья, если столько замечательных девушек, а он еще и половину города не охватил своим обаянием? Что же получится? Он будет целыми вечерами просиживать с одной женщиной, а свободные барышни прямо-таки стадами будут бродить без Пашки? И ведь он уже по опыту знал: только ему попадается самая красивая и умненькая девушка, только он начинает думать, что лучше нее на свете никого нет, как сразу появляется откуда-то такая королева, что устоять перед ней невозможно.
И все же с Настей все произошло иначе.
Павел встретил ее в магазине, когда забегал к сестре. Увидел красивую девчонку, перебросился с ней парой слов, узнал, как ее зовут. А вот домой пришел, и… вдруг появилось желание встретиться с этой Настей. Просто тянуло, и все. Возникло ощущение, будто он эту девчонку знает уже давно – такой она была близкой, знакомой… Пашка вообще считал, если тебе с девушкой легко, значит, это твой человек, если же ты с ней при всем старании общего языка найти не можешь, то не ищи. Все равно друг друга никогда не поймете – не твой человек. Судя по тому, как ему было хорошо с Настей, она была чуть ли не его родная сестра – так ему казалось.
Он опять пришел в тот магазин. Теперь уже только к Насте. Она будто ждала его – приветливо замахала рукой, улыбнулась, а когда Павел позвал ее на обед в ближайшую кафешку, без кривляния согласилась. И уже там он назначил ей свидание по всем правилам.
Она пришла и сразила Павла наповал. Нет, он не помнит, в каком платье она была, даже не заметил – она вообще-то в платье была или в брюках, видел лишь ее глаза. В них было столько… радости, робости, счастья.
Теперь они встречались каждый вечер. И тут…
Павел вез ее домой с работы, в это время на дорогах страшные пробки, но он не скучал – с ним рядом сидела Настя. Она рассказывала, как у нее сегодня супруги покупали одеколон мужу, и так смеялась, что и Павел не удержался. И вдруг Настя замолчала. Между стоящими в пробке машинами металась старушка. Она не просто не могла перейти улицу, она будто бы и вовсе не понимала, где находится. Автомобили гудели, сигналили. Старушка всем мешала, но никто не задумывался, почему пожилой человек не может выйти на тротуар.
– Господи, – прошептала Настя. – Да ведь она нездорова. Кто же ее, больную, на улицу одну выпустил?
– Родственники, наверное, – предположил Пашка.
– Но ведь она же не в себе.
– Вот и думают: потеряется – меньше хлопот.
– Но это самоубийство – бросать слабых.
Пашка вздрогнул и медленно повернулся к Насте.
– Потому что… – облизнул он пересохшие губы, – убиваем в себе человека?
– Да, и я так рада, что ты первый, кто меня сразу понял.
Он не понял, он просто вспомнил…
Лет пять назад… Какой же год они встречали? Неважно. Дело в том, что их веселая компания собралась отмечать Новый год не где-нибудь, а на даче. Девчонки сначала верещали, что им некуда будет надеть новые платья и пропадут все их записи к парикмахерам, но парни были неумолимы. На даче Новый год – что может быть интереснее? Это же самый зимний праздник, и справлять его надо по-зимнему – в тулупах, в заячьих ушанках, в валенках, в сугробах по шею. Кроме сугробов по шею, других атрибутов не оказалось – уже давно никто не носил тулупов, а про заячьи ушанки молодежь слышала разве что от родителей. И все же праздник обещал быть развеселым.
Веселиться начали задолго до двенадцати, и уже к десяти вечера выяснилось, что шампанского катастрофически не хватает – девушки от парней не собирались отставать в веселье.
Новый год без такой важной вещи мог не состояться – так только, обычная дачная вылазка. И выход был только один – отправить кого-нибудь в киоск, который находился в ближайшей деревне. Идти до деревни было минут двадцать, поэтому никто особенно не размышлял – надо идти. Делегировали самого трезвого, то есть Пашку. Он считался трезвее всех, потому что выиграл тест на трезвость – донес руку до носа. Правда, потом он долго возмущался – на кой черт он так старался? Однако было уже поздно – все единодушно одобрили его кандидатуру. И Пашка пошел.
Двадцать минут, за которые он должен был добраться до деревни, давно истекли, а он еще так и не увидел огней деревушки. Миновало полчаса, прежде чем Павел сообразил – он заблудился!
Заблудиться накануне праздника – обидно, а накануне Нового года еще и опасно – мороз был сильный. И сколько Пашка ни ходил, ни кричал – кругом были только елки.
Он уже промок, силы таяли с каждой минутой, а спасения не наблюдалось. К тому же Пашка всерьез боялся провалиться – не везде был твердый наст, и он уже пару раз проваливался, и теперь был мокрый до подмышек. И, блин, телефон оставил на даче!