Капкан на честного лоха
Шрифт:
Наконец, милиционеры отпустили Урманцева, тут же прицепились к другому прохожему. На вокзале Урманцев купил билет, выскочил на перрон, и только для того, чтобы увидеть, как покачивается хвостовой вагона набиравшей ход электрички. Урманцев долго разглядывал расписание, натыкаясь взглядом на объявление «поезд отменен».
Он выяснил, что ближайшая электричка до Рязани отправится только в четыре вечера. Купив пончики и газеты, Урманцев устроился на жесткой скамье в зале ожидания. Здесь было людно и прохладно, как в читальном зале городской библиотеки. Урманцев жевал приторно сладкие пончики, вытирал жирные пальцы о газетные страницы и читал репортажи о жизни иностранных артистов под рубрикой «светская жизнь».
К полудню жизнь светских львов и львиц утомила Урманцева. Он поднялся со скамейки, зашел в универмаг и купил отрез на платье жене, а сыну машинку на батарейке.
В четыре часа электричку подали на перрон, Урманцев занял место во втором с конца вагоне, закинул сумку на полку и, съев последний пончик, скомкал и бросил пустой пакет под лавку. Вскоре поезд тронулся, за окном долго тянулась унылые московские многоэтажки, деревья с молодой, ещё не запыленной листвой.
Когда поезд остановился на станции Люберцы, небо нахмурилось, в окна застучали тяжелые дождевые капли. В мутных облаках сверкнула короткая вспышка молнии, бухнул далекий гром.
Словно отзываясь на беспокойство погоды, Урманцев начал ерзать на мягком сидении.
– Черт побери, – сказал он вслух. – Так дело не пойдет.
– Что вы говорите? – старичок, сидевший на противоположной лавке наклонился вперед. Не расслышав слов соседа, он решил, что его о чем-то спрашивают.
– Ничего, это у меня такая привычка, – объяснил Урманцев. – С самим собой разговаривать. Пару лет я провел в полном одиночестве, в запертом помещении, у меня не было собеседников. И я научился разговаривать с самим собой.
– Понимаю, – кивнул дед. – С тех пор как умерла старуха, я тоже сам с собой разговариваю. Часто.
В Малаховке, не усидев на месте, Урманцев вышел в тамбур и скурил подряд три сигареты. Электричка врубалась в стену дождя, истошно кричала на перегонах и при подъезде к станциям.
Когда подъезжали к Быково, Урманцев выплюнул окурок, вернулся в вагон, снял с полки спортивную сумку и попрощался со стариком. Набросив ремень на плечо, вышел из вагона под дождь. Накрыв голову газетой, по мосту перебрался на противоположную платформу, откуда уходили поезда до Москвы.
Через четверть часа он ехал в обратном направлении.
Островский, чувствуя себя пленником собственного кабинета, смог усидеть на месте только до обеда. Он отложил все дела, перенес деловые свидания на следующую неделю. Однако отменить встречу с одним из важных чиновников, своим старым знакомым Василием Степановичем Рогачевым никак не смог.
От Рогачева зависело, станет ли сын Островского Сергей студентом МГИМО. Парень уже сдал документы, получил абитуриентскую книжку, вступительные экзамены на носу, а ясности в вопросе ещё нет.
Несмотря на занятия с частными репетиторами, Сергей не мог похвастаться ни глубокими знаниями, ни эрудицией. И, главное, английский в школе едва дотянули до четверочки. Однако сама идея честной конкурентной борьбы между молодыми людьми на вступительных экзаменах казалась Островскому смешной и абсурдной.
Все на свете имеет свою конкретную цену, и высокое звание студента института международных отношений в этом ряду не исключение. Собрав охрану, он занял заднее кресло в джипе «Эксплорер» и тронулся на Кутузовский проспект, на квартиру, где Рогачев вторую неделю безуспешно лечил ревматизм.
Сам разговор не отнял много времени, Островский положил на стол пакет с деньгами.
– Это первый взнос, – сказал он. – Остальное, как договорились. Позже.
Пожелав дорогому Василию Степановичу скорейшего выздоровления, Островский уже собирался встать и откланяться, когда Рогачев спросил, как дела сына по милицейской части.
Островский выругался про себя последними словами.
Черт, кто-то из доброхотов, которыми кишит Москва, уже донес старому грибу Рогачеву, что Сергей влип в нехорошую историю в ночь выпускного школьного бала. Островский изобразил снисходительную улыбку и вставил несколько общих оправдательных слов. Мол, мальчишка, ветер в голове, какой с него спрос? Мол, я и сам был молодой, влипал в разные истории, в милицию попадал, и с низкопробными девками путался.
Такое объяснение Рогачева не устроило.
– Так что все-таки там произошло? – спросил он. – Мне это нужно знать, чтобы потом не краснеть перед людьми.
Старик нахмурил седые кустистые брови, выпятил нижнюю губу и, главное, с брезгливой гримасой отодвинул в сторону конверт.
Пришлось все рассказывать подробно, по нотам. Конечно, история не очень приятная и Островский, как отец ребенка, несет за все моральную ответственность. Но с другой стороны, ничего серьезного ведь не случилось. Закончив прелюдию, Островский рассказал о происшествии.
Сперва парень напился на выпускном балу, затем в мужском сортире трахнул одноклассницу, выбрав для совокупления самую толстую и самую страшную девчонку. Ну, тут претензий к Сергею никто не выдвигал. Пусть эта корова радуется, что нашелся на неё охотник и денег не взял. Под утро веселье переместилось на какую-то хату.
Там сын опрокинул ещё несколько рюмок. Затащил в спальню другую одноклассницу. Но переоценил себя, заснул прямо на девчонке, та еле вылезла из-под парня, да и то с помощью подружки.
Но вот беда, злые языки утверждают, что во время квартирного веселья Сережа жестоко избил какого-то там отличника, пентюха по фамилии Толстой. Якобы сломал ему нижнюю челюсть и нос. После чего Толстого с разломанной мордой доставили в Склиф. А Сергею на следующий день оформили принудительный привод в отделение милиции, где продержали почти сутки.
Все это наговор. Да, Сергей занимается боксом, но в тот вечер он был просто не в состоянии кого-то приложить кулаком. Родители Толстого уже забрали заявление из милиции. Инцидент исчерпан.