Капкан
Шрифт:
На заре они снова взялись за поклажу, а к полудню, едва не плача от бесконечного облегчения, погрузились на байдарку и медленно двинулись на веслах вверх по Реке Туманной Скво.
Сразу же им пришлось проделать еще два перехода по суше, но эти были короткие, эти они одолели играючи. А потом впервые в жизни Ральф принял участие в переправе через речной порог.
Основной их курс был вверх по реке, но, чтобы спрямить себе путь через извилину в форме буквы S, они две мили шли вниз по течению. Так-то и случилось, что Ральф, которого еще несколько дней назад самая мысль о порогах приводила в трепет,
Они подошли к Порогу Призраков в молчании, не размышляя об опасности.
Лоренс занял место на носу. Он стоял, указывая веслом единственный верный ход сквозь клокочущие водовороты. В тот момент, когда Ральф взял бы вправо, где течение, по всей видимости, было спокойнее, Лоренс, читая таинственные речные письмена, направлял его сумасшедшим зигзагом влево; снова вправо, снова влево — и прямо, так что они едва не задели острозубую скалу.
Для Ральфа это был час испытания. Ни на секунду не переставая бояться, он уверенно работал рулевым веслом, рывками поворачивая лодку из стороны в сторону и страшно чертыхаясь сквозь зубы.
Внезапно их подхватило и понесло в последний раз; нос лодки вынырнул из воды на пять футов. Ральф прикусил губу. И так же внезапно они врезались в тихую воду, пороги были позади, и Ральф облегченно всхлипнул над поднятым веслом, так что Элверна оглянулась в изумлении, а Лоренс насмешливо фыркнул.
Глава XX
Эта неделя была подобна кошмару: шли волоком, пробирались по извилистым протокам, отталкиваясь шестами; страдали от комаров и гребли, гребли без конца, испытывая все муки ада, и лишь одно поддерживало и утешало Ральфа — неизменное мужество Элверны и ласковая улыбка на ее лице, когда наступала ее очередь грести, когда она, выбиваясь из сил, тащила волоком поклажу или сидела на привале у костра, обхватив колени маленькими расцарапанными руками, в своей некогда белой полотняной юбке, заляпанной теперь грязью.
Свое мужество она черпала в нем, веря в его мужество. И когда она доверчиво вкладывала в его руку свою и шептала: «Спасибо тебе за все», — это было для него высшей наградой за тяжкий труд.
Холодными ночами, которые наступали внезапно, после изнурительных, опаленных солнцем дней, он подолгу смотрел на нее, спящую под плохонькими, тонкими одеялами, и в его холодном сердце расцветала нежность. Подумать только, что раньше он мог уважать людей за то, что они понимают музыку Гуссена или сочинения Джеймса Джойса, хорошо одеваются и умеют держать в руках вилку, искусно возводят баррикады из деревянных слов, отгораживаясь от жизненных бурь!
Он заботливо укрывал ее собственным одеялом, а сам всю ночь дрожал под брезентом. И наутро, когда они рядышком умывали перепачканные лица ледяной водой северного озера и на их щеках вдруг оживал румянец, они улыбались друг другу, благоразумно не говоря ни слова, и Ральф Прескотт из осторожного мужчины, которому перевалило за сорок, превращался в двадцатилетнего романтика.
Они шли путем всех безумцев, которые, бросив по доброй воле жену, палисадник и домик с верандой, глухими дорогами пробирались из Белопенного в Мэнтрап или сиротливо влеклись из Мэнтрапа в Белопенное.
По Реке Туманной Скво, через Порог Призраков и Строптивый Порог, отталкиваясь шестами, перегибаясь через борт с неуютным чувством, что сейчас шест скользнет по дну и ты, потеряв равновесие, плюхнешься в реку, а потом волоком до реки Потерянной, сначала по раскаленным солнцем каменьям, причинявшим нестерпимую боль ногам, обутым в мокасины, а после по болоту, над которым тучами роилась мошка, люто жалившая потные шеи и натруженные запястья, они добрались наконец до озера Щучьего. Пять миль они проплыли по озеру, блаженствуя, словно Антоний и Клеопатра на своих краснокрылых ладьях.
Ральф теперь диву давался, как это еще недавно ему было не по себе в байдарке под парусом. После тяжкого пути волоком и напряженной гребли сидеть, развалясь, в тени наполненного ветром паруса, чувствовать на обожженных солнцем щеках прохладное прикосновение ветерка, слышать, как тихонько напевает Элверна, и при этом двигаться вперед, с каждой секундой удаляясь от разъяренного Джо Истера, — такого рая он дотоле не знал.
Еще один переход волоком, убийственные пять миль сквозь чащобу, и вот они снова на просторе Озера Птицы-Громомет. Однако над озером ни ветерка; пришлось всю эту безбрежную, подернутую мертвой зыбью равнину пройти на веслах. И тут мало-помалу они почуяли, а потом и осознали опасность.
Ральфа уже давно смущал упорный туман, витавший в воздухе при ярком солнце. Берег был виден смутно; солнце висело в небе красным шаром и не слепило глаза; а отражение его было подобно рубиновому ожерелью на тусклой ряби жемчужно-серой воды.
Он обернулся к своим спутникам.
— Туман собирается, — сказал он неуверенно.
— Да. Это дым: где-то лес горит, — отозвался Лоренс.
— Лес? И близко?
— Не знаю. Может быть.
— Я уж давно замечаю. Только, по-моему, пожар далеко, — солгала Элверна. — Ветер разносит дым на много миль.
Страх перед погоней Ральф уже подавил. Но всякая новая опасность будоражит воображение, и теперь тяжкий труд по шестнадцать часов в сутки казался еще тяжелей от отчаянных догадок: где этот пожар и скоро ли они окажутся в страшном огненном кольце?
Поделать он тут ничего не мог. Отступать было некуда. Он был беспомощен, как на борту парохода в открытом океане.
Прежде, очутившись в таком положении, Ральф думал бы лишь о собственной шкуре; теперь первая его мысль была об Элверне. Лоренс Джекфиш пускай горит огнем, туда ему и дорога; но если пожар настигнет их (отупев от гребли, он рисовал себе эту картину мучительно долго), он защитит Элверну: накинет на нее свою куртку, спрячет ее в озере…
По карте выходило, что из Озера Птицы-Громомет в озеро Полуночное — самое большое на их пути — можно попасть по реке Плакучей. Отсюда реки текли на юг. Они поплывут по течению, и Ральф надеялся быстро и легко достичь озера Полуночного.
На закате они сделали привал у истоков реки Плакучей; алые облака застилал невидимый дым. Заходящее солнце смотрело на них гневным красным оком; потом сгустились сумерки, и над миром нависло ощущение чего-то неотвратимого.
Встав на заре, они все утро устало молчали. Утренний воздух не освежил, и они мрачно двинулись вниз по реке Плакучей.