Капкан
Шрифт:
Все произошло слишком быстро. Как только они все вошли в дом, я увидела, как один из мужчин направил оружие на маму с братом, а в следующую секунду раздались два выстрела, и мама с Сэмом упали на пол. С уст вырвался глухой крик, и я все крепче прижимала рукой рот. С глаз потекли слезы. У меня начиналась истерика, я хотела бежать к папе, звать его, но в темноте не видела, как выбраться из этого двора. Я слышала детские крики, женский плач, раздающийся из дома, слышала выстрелы, а потом тишину… И когда все затихло, дом загорелся синим пламенем, ослепляя глаза и наполняя легкие дымом. Силы покидали меня, и я решила, что пора прыгать с дерева и бежать на кухню, чтобы вытащить маму с братом, а потом звать на помощь.
В холодном поту вскочила с места, схватившись за голову. Казалось, что она сейчас с треском разорвется на части.
— Почему вы не говорили? — посмотрела на испугавшихся родителей, — Почему молчали про то, как умерли мама с Сэмом? — глаза наполнялись слезами, пока я взглядом бегала по их потерянным лицам.
— Медея, успокойся, пожалуйста, — Эрнест хотел подъехать ко мне, но я отбежала назад.
— Я так больше не могу, — задыхалась. Казалось, пламя того дома добралось до меня и душило своим дымом. — Клянусь, не могу. Хочу умереть, чтобы избавить голову от этих мыслей, — сквозь слезы, старалась вырвать волосы из головы, в надежде, что вырву вместе с ними и пришедшие воспоминания.
Хотела выбежать из гостиной, но от резкой боли в животе, скрутилась на месте и упала на пол, закричав, словно кто-то без наркоза меня ножом разрезал.
Я потеряла сознание. И проснулась только в больнице, уже "привязанная" к капельницам. Но, когда врач заговорила о том, что у меня есть риск выкидыша, а после моего уточнения, сообщила, что я беременна, и срок семь недель, я снова потеряла сознание.
Открыв глаза в очередной раз, меня встречали тёплые руки мамы, гладящие моё лицо, и её глаза, наполненные переживанием и неким проблеском радости.
— Что ещё, мам, я узнаю через неделю? — на глазах вновь наступали слезы. — Осталось хоть что-то, чем жизнь не захотела бы меня ударить?
— Эта новость — подарок судьбы, а не удар.
— Ты хотя бы знаешь, от кого этот ребёнок? — закрыла глаза, сжав челюсть, чтобы не расплакаться в голос.
Эта мысль причиняла мне боль, как и та, что ребёнок зачался в ту ночь, когда он касался меня, но все мысли его были направлены на другую женщину; когда мне наивно показалось, что между нами возникла иная связь, а на самом деле я стала подручным средство для связи с Арианой. И мне было плевать, что Ариана и Медея — это я. Я не чувствовала себя ею и не была ею — она сгорела вместе с мамой и братом в ту злосчастную ночь.
Поэтому, может маме и казалась эта новость подарком судьбы, но для меня она стала очередным проклятьем.
— Что уж теперь говорить об этом, — произнесла с досадой. — Господь забрал у нашей семьи одну жизнь, а следом даровал новую. Ни это ли счастье и глоток нового воздуха в спертость нашего дома?
Я видела в её глазах надежду и мольбу, чтоб я оставила этого ребёнка — дала шанс на воскрешение душевно умершей семье. И я не смогла снова ранить её. Чувствовала себя обязанной перед ними за смерть Эмми и считала, что рождением внука сумею немного искупить свою вину.
Как только меня выписали из больницы, я поняла, что должна исчезнуть из жизни Роланда, как он исчез из моей. Я не хотела, чтобы он знал про ребёнка, не хотела, чтобы сквозь замочную скважину следил за моей дальнейшей жизнью. В штатах это было невозможно, потому что именно он отправил нас сюда, и приставил своих людей следить за нами. Поэтому, не найдя другого решения, я позвонила Демиду и попросила его помочь мне с вопросом по созданию новых личностей всем членам семьи.
— Зачем тебе это? Роланд сделал все, чтобы вы были в безопасности.
— Лучше бы он сделал что-нибудь для безопасности моей сестры. Будь добр, не упоминай при мне его имени! Я хочу улететь в
— И ты хочешь, чтобы я помог тебе в этом?
— Да, хочу! Вы, черт побери, обязаны мне! — из-за сломанной психики, я быстро переходила на повышенный тон.
Я знала, что сумею убедить Демида поддаться моей воле. Достаточно было надавить на жалость, сделать акцент на случившемся и заплакать.
Взяв с меня клятву, что я не исчезну из его жизни и буду иногда писать ему, и дав клятву взамен, что не станет искать меня и не позволит сделать это Роланду, он познакомил меня со своим знакомым Аразом, который взялся за работу над новыми документами для нас. Ему потребовался для этого месяц, и как только все было готово, я полетела в Киев забрать новые паспорта. Там то я и познакомилась с Ранией, с которой теперь мы работаем в одном журнале, и она держит меня в курсе всех событий в России, которые хоть немного связаны со мной.
Вереница дальнейших событий сменялась одна за другой, и я была в растерянности, не понимая, в какую сторону бежать, чтобы не ошибиться и не оказаться в тупике. И только случайная встреча с Рейном расставила все по своим местам. Я рассказала ему про смерть сестры, про необходимость уехать из России, про беременность и желание скрыться от глаз Роланда, и он вызвался мне помочь. Предложил переехать в Люксембург, где у него было много знакомых, способных помочь обустроиться в городе и найти работу родителям. Что касалось меня, то он приложил много усилий, чтобы сделать меня помощником стилиста по заграничным съемкам в их журнале. В дальнейшем мне приходилось много работать, чтобы оправдать его ожидания и веру в мои силы. И все прошло не зря — через пару лет меня повысили до стилиста. Родители отнеслись с пониманием на моё желание обновить нашу жизнь и поддержали моё решение на переезд. Старый знакомый Рейна продавал небольшой двухэтажный дом в пригороде Люксембурга. Цена была приемлемой и приятной, и хоть всей суммы на этот дом у нас не было, даже с отложенными мною деньгами с работы в братстве, мы все равно купили его — Майер выручил и здесь, одолжив нам одну треть от суммы недвижимости.
Наверное правду говорят, что в самый темный день ты обязательно встретишь на пути человека с факелом, который поможет тебе добраться до намеченного пути. Для меня этим человеком стал Рейн.
Шли дни, слезы и грусть все так же присутствовали в нашем доме, но мы были друг у друга и старались поддерживать свою скорбь в равновесии, устраивая по вечерам душевные посиделки, разговаривая обо всем на свете до самого утра. А потом каждый бежал по своим делам: папа Эрнест занимался любимым делом — ремеслом и вскоре у него появились клиенты, папа Геннадий устроился в местный магазин продуктов продавцом, но после упорного труда, его сделали управляющим, мама пекла выпечки и продавала их магазинам, а я сидела над новыми проектами. Все шло по течению, и лишь моя беременность протекала против неё. Прошло полгода после этой новости, а все так же не хотела этого ребёнка. И это душило меня, ведь я не могла даже поговорить с кем-нибудь об этом. Я скрывала свои истинные желания от родных, чтобы не ранить и не разочаровать их. Казалось, что я так и не сумею принять и, уж тем более, полюбить этого ребёнка, но я ошибалась.
Мы случайно столкнулись с Аннет Варди на одной из съёмок. Она приехала с Рейном, и он нас представил друг другу. Женщина внимательно изучала меня, видимо, старалась понять, почему её близкий друг и уважаемый коллега так печётся о будущем какой-то девицы. Я не помню, как завязался наш разговор, но отлично помню, как несколько неосторожно брошенных мною слов ясно дали ей понять, что мой ребёнок нежеланный, и его скорое появление меня лишь угнетает. После окончания съёмок она пригласила меня на ужин в один из её любимых ресторанов в Риме.