Капли крови (Навьи чары)
Шрифт:
– Ошибка, не правда ли?
– спросил он.
– Но уж если искать в русской истории ошибок, то не проще ли искать их еще раньше?
– Где же? при сотворении мира?
– с грубою насмешливостью спросил Петр.
Триродов усмехнулся, и сказал сдержанно:
– При сотворении мира, конечно, это что и говорить. Но не заходя так далеко, для нас достаточно остановиться хоть на монгольском периоде.
– - Однако, - сказал Рамеев, - вы далеконько взяли.
Триродов продолжал:
– Историческая ошибка, была в том, что
– Мало у нас татарщины!
– досадливо сказал Петр.
– Оттого и много, что не сплотились, - возразил Триродов.
– Надобно было иметь смысл основать Монголо-Русскую империю.
– И перейти в магометанство?
– спросил доктор Светилович, человек очень милый, но уж слишком уверенный во всем том, что несомненно.
– Нет, зачем!
– отвечал Триродов.
– Борис Годунов был же христианином. Да и не в этом дело. Все равно, мы и католики Западной Европы смотрели друг на друга, как на еретиков. А тогда наша империя была бы всемирною. И если бы даже нас причисляли к желтой расе, то все же эта желтая раса считалась бы благороднейшею, и желтый цвет кожи казался бы весьма элегантным.
– - Вы развиваете какой-то странный... монгольский парадокс, презрительно сказал Петр.
Триродов говорил:
– Все равно же, на нас и теперь смотрят в Европе почти как на монголов, как на расу, очень смешанную с монгольскими элементами. Говорят: поскоблите русского, - откроете татарина.
Завязался спор, который продолжался и когда вышли из-за стола.
Петр Матов во время всего обеда был сильно не в духе. Он едва находил, что говорить со своею соседкою, молодою девицею, черноглазою, черноволосою, красивою с.-д. И прекрасная с-д., все чаще стала обращаться к сидевшему рядом с нею по другую сторону священнику Закрасину. Он примыкал к к.-д., и все же был ближе к ней по убеждениям, чем октябрист Матов.
Петру не нравилось, что Елисавета не обращает на него внимания, а смотрит на Триродова и слушает Триродова. Почему-то было ему досадно и то, что Елена иногда подолгу останавливала свой разнеженный взор тоже на Триродове. И в Петре все возрастало жуткое желание наговорить неприятностей Триродову.
"Ведь он же гость", - подумал было Петр, сдерживая себя, но в ту же минуту почувствовал, что не может удержаться, что должен как-нибудь, чем бы то ни было, смутить самоуверенность Триродова. Петр подошел к Триродову и, покачиваясь перед ним на своих длинных и тонких ногах, сказал тоном, враждебность которого почти не старался скрыть:
– На-днях на пристани какой-то проходимец расспрашивал о вас. Кербах и Жербенев пили пиво и говорили глупости, а он подсел к ним, и очень вами интересовался.
– Лестно, - неохотно сказал Триродов.
– Ну, не знаю, насколько лестно, - язвительно сказал Петр.
– По-моему, приятного мало. Наружность очень подозрительная, - какой-то оборванец. Хоть и уверяет, что он - актер, да что-то не похож. Говорит, что вы с ним
Триродов улыбнулся. Елисавета тревожно сказала:
– Его же мы встретили на днях около вашего дома.
– Место довольно уединенное, - неопределенным тоном сказал Триродов.
Петр описал его наружность.
– - Да, это - актер Остров, - сказал Триродов.
Елисавета, чувствуя странное беспокойство, сказала:
– Он, кажется, все блуждал здесь по соседству, выспрашивал и высматривал. Не замышляет ли он чего-нибудь?
– - Очевидно, шпион, - презрительно сказала молодая с.-д.
Триродов, не выражая ни малейшего удивления, сказал:
– Вы думаете? Может быть. Не знаю. Я не видел его уже лет пять.
Молодая с.-д. подумала, что Триродов обиделся на нее за своего знакомого; она сказала несколько натянуто:
– Вы его хорошо знаете, тогда извините.
– Я не знаю его теперешнего положения, - сказал Триродов.
– Все может быть.
– Можно ли ручаться за все случайные знакомства!
– сказал Рамеев.
Триродов спросил Петра:
– Что же он говорил обо мне?
Но тон его голоса не обнаруживал особенно большого любопытства. Петр сказал, усмехаясь саркастически:
– - Ну, говорил-то он мало, больше выспрашивал. Говорил, что вы его хорошо знаете. Впрочем, я скоро ушел.
Триродов говорил тихо:
– Да, я его знаю давно. Может быть, и недостаточно хорошо, но знаю. У меня были с ним кое-какие сношения.
– - Он у вас был вчера?
– спросила Елисавета.
Триродов отвечал:
– Он заходил ко мне поздно вечером. Вчера. Очень поздно. Не знаю, почему он выбрал такой поздний час. Просил помочь. Требования его были довольно велики. Я дам ему, что смогу. Он отправится дальше.
Все это было сказано отрывисто и нехотя. Ни у кого не стало охоты продолжать разговор об этом, но в это время совершенно неожиданно в разговор вмешался Кирша. Он подошел к отцу, и сказал тихим, но очень внятным голосом:
– Он нарочно пришел так поздно, когда я спал, чтобы я его не видел. Но я его помню. Когда еще я был совсем маленький, он показывал мне страшные фокусы. Теперь уж я не помню, что он делал. Помню только, что мне было очень страшно, и я плакал.
Все с удивлением смотрели на Киршу, переглядывались, и улыбались. Триродов спокойно сказал:
– Ты это во сне видел, Кирша. Мальчики в его возрасте любят фантастические сказки, - продолжал он, обращаясь опять ко взрослым.
– Да и мы, - мы любим утопии. Читаем Уэльса. Самая жизнь, которую мы теперь творим, представляется сочетанием элементов реального бытия с элементами фантастическими и утопическими. Возьмите, например, хотя бы это дело...
Так прервал Триродов разговор об Острове, и перевел его на другой вопрос, из числа волновавших в то время все общество. Вскоре после того он уехал. За ним поднялись и другие.