Каракалпак - Намэ
Шрифт:
Впрочем, и в редкие получасовые перерывы мы время даром не теряли. Приятели мои — ребята разговорчивые. Каждый из них знал массу загадок, сказок и всяческих историй, так что скучать нам было некогда.
К осени потребность в воде поуменынилась, а вместе с ней уменьшилась и опасность прорывов. Нам всем троим разрешили вернуться в аул, благо приближался и новый учебный год.
Год-то приближался, а школы еще не было. Глинобитное здание для школы начали строить на границе двух колхозов. И вот что надо подчеркнуть: во всей округе не было еще ни одного глинобитного дома. Все ютились в землянках, либо в юртах, либо в камышовых лачугах, но школу сразу решили строить из глины.
К концу сентября строительство, хоть и с трудом, хоть и с недоделками, в основном все же закончили. С первого октября начались занятия. Но вот беда — самым старшим классом в школе был пятый. А в пятом я уже учился. И вообще, если бы все шло как положено, мне надо было идти уже в седьмой. А тут всего лишь пятый. Опять пятый. Однако директор школы Каипбек-ага Пиримбетов (у него-то я и учился в прошлом пятом классе) сказал мне:
— Что делать? Лучше дважды пройти одну и ту же программу, чем пропустить еще год вообще без учебы. Тебе нельзя не учиться. У тебя поэтические способности, их нужно все время развивать. Ты станешь у нас редактором стенгазеты. Ну, соглашайся.
И я согласился.
8
В январе 1945 года произошло событие, которое переменило всю мою жизнь и окрылило мои давнишние мечты. Меня вызвал к себе директор школы.
— Вот что, Каипбергенов, — сказал он, — Сделаем так: до обеда ты — ученик шестого класса, а после обеда — учитель в начальных.
Надо пояснить, что в нашей школе «начальными» были два класса. В одной группе занимались вместе первоклашки и третьеклассники, в другой группе, соответственно, — ученики второго и четвертого классов. Сейчас такое группирование кажется несусветной путаницей, но в те годы в нашей межколхозной глинобитной школе оно ни у кого не вызывало удивления. Вот в этом смешанно-спутанном 2–4 классе мне и предстояло учительствовать.
Новость эта вошла в наш дом как солнечный луч. У всех сразу засветились лица. И только по лицу моей матери пробежала небольшая тень.
— Ведь учителю нужна приличная одежда, а заявляться в класс в твоей…
Она не договорила, потому что моей одежонке и впрямь трудно было подыскать хоть какое-нибудь название. Верхняя ее часть когда-то считалась фуфайкой, но именовать ее так ныне можно было только по старой памяти. Изначально фуфайка была черной, однако давно уже облиняла и выцвела, к тому же десятки штопок и заплат превратили ее в пестрое рубище.
Купить новую одежду? Но на это же деньги нужны, а откуда им взяться? Продать что-нибудь на базаре? Но что? Еды и самим не хватало. Скотины в хлеву тоже давно уже не было, а каких-либо ценных вещей {ковров, украшений) в нашей семье и подавно никогда не водилось. К тому же все, что могли сменять или продать, за годы войны и сменяли и продали. Прошлой зимой пришлось отдать за полбатмана риса свадебный наряд моей матери, который она надевала лишь раз в жизни, а все остальное время хранила на дне сундука, берегла для будущей невестки.
Нежданная радость всегда приводит с собой и нежданную беду, — вздохнула бабушка.
А дедушка долго сидел молча, потом решительно встал и сказал:
— Что-нибудь придумаем,
Я с надеждой и сомнением поглядел на него. Да что тут придумаешь, если известно, что из ничего ничего и не выкроишь. Но все же хотелось верить, что выручит он меня и на этот раз.
Дедушка помолчал, помолчал и медленно так, раздумчиво произнес:
— А шинель-то, которую в прошлом году купил на базаре наш сосед-старик, кажется, была не драной…
— Ты что надумал? — всполошилась бабушка. — Ничего. Сама знаешь, старик-то сегодня поутру умер…
— Уж не собираешься ли ты взяться за то, чем в жизни никогда не занимался? Неужто пойдешь обмывать мертвеца?
— А почему бы и нет? Уж лучше мертвого обмыть, чем ходить клянчить по соседям. А обмыть — что ж тут такого? Это дело доброе но отношению к умершему человеку. А потом все по правилам, все по обычаю: одна из вещей покойника принадлежит тому, кто его обмывает. Вот я шинельку-то и возьму.
— Да ведь умер-то он не от старости, — закричала моя мать — от болезни он умер! От такой болезни, что не только соседи, а родственники брезгают подойти к нему. Не позволю, — закричала она еще громче, — не позволю, чтобы его заразную шинель надел мой сын!
— Уймись! Божья кара тебе на голову! — прикрикнул отец и даже в сердцах стукнул ладонью себя по колену. В доме моментально воцарилась полная тишина, потому что отец повысил голос, кажется, впервые в жизни. Все удивленно глядели на него, а он вдруг успокоился так же внезапно, как и осерчал, и ровным голосом пояснил:- Разве не знаешь, что стоит промыть вещь в золе карабараха, и она станет незаразной?
Моя мать молчала обиженно. Отец тоже замолчал. Он редко сердился, но если это случалось, то потом долго злился на себя. Молчал и дедушка, он, видимо, обдумывал предстоящее дело. Бабушка глядела на дедушку и медленно и равномерно покачивала головой. Младшие братья тоже попритихли: когда бранятся взрослые, лучше не напоминать о себе. Молчал и я, а что тут скажешь?
Радость, которую я принес в дом, оказалась не лучом света, а вспышкой молнии. Теперь прогрохотал гром, и наступила тревожная тишина. В тишине все разошлись по своим постелям, и утром каждый молча отправился по своим делам.
В обед я вернулся из школы. Меня встретил улыбающийся дедушка и сразу повел в глубь двора, где на веревке висела мокрая шинель, простиранная в золе карабараха. С нее еще капала вода, но дедушка снял шинель и передал мне. Передал торжественно:
— На, внук мой, носи. Бедности стыдиться но надо. Одежда умершего — это как память о человеке. Когда я помру, кто-нибудь и меня обмоет и тоже будет носить мою одежду.
Хоть шинель и была еще мокрой, но я все же накинул ее на плечи, уж больно не терпелось дедушке посмотреть, как она сидит на мне. Покойный старик не отличался ростом и дородностью, так что гаинель его пришлась мне как раз впору. Была она еще крепкой, без заплаток, но, правда, рукава уже пообмахрились на обшлагах, да и в локтях протерлись.