Карамазов. Книга 1
Шрифт:
Парень обогнул храм. Вышел к зданию из темного кирпича. На двустворчатых воротах висело изображение креста с выгоревшей от времени красной краской на поверхности.
Поднялся по мраморным ступенькам, постучал в тяжелую дубовую створку. За дверью воцарилась тишина. А затем послышались шаркающие шаги. Лязгнул засов, и створка распахнулась.
В проеме появился невысокий человек в черной рясе. На голову был накинут глубокий капюшон, скрывающий лицо. Привратник всмотрелся в Виктора, а затем протянул:
— Какая неожиданность. Ты. Зачем пожаловал?
Голос был
— Поговорить с матерью-настоятельницей. — Она у себя?
— Поговорить, — повторила за мной старуха и в ее голосе слышалась издевка. — Где же ей еще быть?
Бабка все же посторонилась, и Виктор вошел в полутемный холл.
— Спасибо, Серафима
Доски под ногами стонали, словно жалуясь на свою незавидную судьбу. Поверх них был застелен задубевший от времени линолеум. Местами он протерся до дыр и кто-то заботливый заделал их заплатками из другого, более свежего покрытия, найденного на мусорке. Куски иного оттенка и толщины были вырезаны и аккуратно прибиты по контуру обувными гвоздями. Виктор это знал совершенно точно, потому как в детстве не раз вытаскивал эти самые гвозди для своих мрачных дел.
Неровные стены все так же были окрашены в бледно-зеленый цвет до половины высоты, а к потолку тянулась выбеленная часть, давно уже не обновляемая и оттого пожелтевшая. По центру потолка вился ряд пластиковых потрескавшихся плафонов, в которых вместе с ворохом погибший мотыльков покоились лампы дневного света. Вот только включали их крайне редко, чтобы сэкономить. Феникс вновь хмыкнул, вспомнив проповедь об алчности. Одно колесо с любой из машин жрецов стоило больше обстановки этого убогого места. Сколоченные из нестроганных досок лавки, рассохшиеся кадки с чахлыми растениями, выцветшие портреты святых страдальцев в картонных рамках — вот и все, что занимало пространство холла.
Обитая дерматином дверь кабинета матери-настоятельницы была приоткрыта. В щель по косяку пробивался луч света. Виктор занес руку, чтобы постучать. Но в последнюю секунду замер, словно сомневаясь, правильное ли он принял решение. Очень уж ему хотелось уйти из этого скорбного места прямо сейчас.
— Входите, — раздалось властно.
Виктор вздохнул. Возникло сильное желание перекреститься, и лишь большим усилием воли он подавил его в себе. Спаситель все равно не помогает таким пропащим, как он. И со стервой придется столкнуться лицом к лицу. Поэтому парень выдохнул, потянул на себя створку и вошел в кабинет.
Тут ощущалась другая атмосфера. Сдержанные бежевые тона пробкового покрытия на стенах повторялись в цвете паркета, тяжелые шторы с золотистыми нитями удерживали крученые подвесы с кистями. Несколько стеклянных шкафов хвастались своим содержимым, которого никто не смел касаться. В них были священные записи, Писания страдальцев, Кодекс Синода и множество снимков самой настоятельницы на различных благотворительных мероприятиях. Она получала дотации для вверенного ей учреждения и вкладывала их… куда-то.
Большой, внушительный стол, обитый зеленым сукном, освещала лампа с абажуром
За столом сидела женщина лет сорока, высокая и подтянутая. Короткие рыжие волосы обрамляли широкое лицо с глубоко посаженными глазами и выщипанными в едва заметные штрихи бровями. Она не была одета в рясу. Та висела на спинке кресла, а сама женщина оказалась облачена в шитое по моде платье из тонкой ткани темно-бордового цвета. Длинные рукава закрывали руки, но глубокое декольте позволяло оценить ее бледную кожу, линию ключиц. А также ложбинку груди, в которой лежал крупный кулон из красного камня на солидной цепочке.
Она подняла голову, близоруко прищурилась, стянула с переносицы изящные очки. На хрупком запястье виднелся хронограф, о который звякнул крупный браслет из желтого металла. Женщина тут же заправила украшение под манжету и недовольно поджала тонкие губы, тронутые помадой. Она узнала стоявшего в дверях Виктора.
Впрочем, это выражение быстро пропало с ее надменного лица. И Жанна добродушно улыбнулась, словно встречала старого доброго друга, а не проблемного воспитанника.
— А, это ты. Не ожидала увидеть в стенах нашего приюта выпускника. Да еще и в столь поздний час.
— Это неудивительно, — Виктор прошел к столу и сел в кресло. — Вы говорили, что мой путь закончится в придорожной канаве. За скверный своенравный характер и… — он сделал вид, что вспоминает, — неспособность склонять голову.
Жанна Аркадьевна поморщилась, Настоятельница не любила, когда ей дерзят. И если бы Виктор сейчас был на десять лет моложе — его уже секли розгами, воспитывая в парне смирение. Но он давно не был тем ребенком из приюта, которого можно было попытаться поставить на место.
— Ты всегда был прямолинеен. Никакой дипломатии, — проворчала женщина. — Ну, рассказывай, зачем пожаловал.
— Нужна ваша помощь, матушка, — просто ответил Виктор и поставил на стол пакет, из которого торчало горлышко бутылки.
На лице Жанны появилась предвкушающая развлечение улыбка:
— Вооот как? — протянула она. — И в чем же?
Она вытащила бутылку, с интересом разглядывая под светом лампы:
— Содружество Британской короны. Шестнадцать лет. Значит, просьба будет очень серьезной, — женщина снова посмотрела на гостя. — Ты обрюхатил какую-то глупышку и решил сдать сюда вашего отпрыска без огласки?
— Нет, — холодно процедил парень. — Мне нужны документы. Для девушки. Двадцать — двадцать пять лет.
Жанна поставила бутылку на стол и с показным сожалением развела руками:
— Ну, что ты Виктор. Где же я их возьму? Нарисую?
Она лукаво хихикнула, словно выдала что-то остроумное.
— Ну, мало ли мертвых душ? — цепко уточнил Виктор. — Синод ведь финансирует вас исходя из количества воспитанников? И ежегодно в мир выходит сотня выпускников, которые бесследно исчезают на улицах города. Что-то я не вижу здесь множества детишек. Помнится, тут никогда не было больше двух десятков сироток на все ваше заведение.