Карамболь
Шрифт:
Правда, только передним колесом. Ничего страшного не произошло… строго говоря. «Надо просто принять бодрый вид и ехать дальше», — уговаривал он себя, но вдруг понял, что пьян куда больше, чем ему казалось.
«Проклятие, — подумал он. — Необходимо все-таки следить за тем, чтобы не выскакивать с дороги. Будет не слишком удачно, если…»
Он опустил сантиметров на десять боковое стекло и включил вентиляцию на полную мощность, чтобы, по крайней мере, немного улучшить себе видимость. Петляя по кварталам Боссинген и Дейкстраа, где за последние тридцать пять лет не показывался
«Завтра, — решил он. — Завтра я первым делом поеду на бензоколонку. Чистое безумие ездить, когда ты толком ничего не видишь…»
Потом он так и не смог вспомнить, зрительный или слуховой образ возник первым. Отчетливее всего в памяти остались мягкий удар и слегка дернувшийся руль. Связь между тем, что на какую-то долю секунды мелькнуло с правого края его поля зрения, толчком и легкой вибрацией у него под руками он уловил не сразу. Во всяком случае, сколько-нибудь осознанно.
Уловил, только начав тормозить.
Только позже — через пять или шесть секунд, вероятно прошедших, прежде чем он остановил машину и побежал обратно по совершенно мокрой дороге.
Между тем ему вспомнилась мать. Как однажды, когда он болел — очевидно, в одном из младших классов школы, — она сидела, приложив прохладную руку ему ко лбу, а его без конца тошнило: желто-зеленая желчь в красном пластмассовом ведре. Было чертовски больно, а ее рука казалась такой прохладной и приятной — интересно, почему рука матери припомнилась ему именно сейчас. Все это происходило более тридцати лет назад и прежде вроде бы ни разу не возникало в памяти. Матери уже больше десяти лет нет в живых, поэтому просто загадка, что именно сейчас ему вспомнилась она и как он…
Человека он увидел, когда уже почти пробежал мимо, и, еще не успев остановиться, знал, что тот мертв.
Парень в темной спортивной куртке лежал в канаве, странным образом изогнувшись — спиной к цилиндрической бетонной трубе, а лицом к нему. Казалось, он неотрывно смотрит на него, пытаясь установить контакт. Будто хочет ему что-то сказать. Черты его отчасти скрывал натянутый капюшон, но правая половина лица — та, которой его, судя по всему, отбросило прямо в бетон, — была обнажена, словно… словно анатомическая непристойность.
Мужчина застыл на месте, пытаясь побороть рвотные рефлексы. Те же рефлексы, несомненно, те же старые рефлексы, что и тридцать лет назад. Проехали две машины в разных направлениях, похоже не обратив на него никакого внимания. Он почувствовал, что его затрясло, сделал два глубоких вдоха и спустился в канаву. Прикрыл глаза и через несколько секунд снова их открыл. Наклонился вперед и осторожно попробовал нащупать у парня пульс — на запястьях и окровавленной шее.
Пульса не было. «Проклятие, — подумал он, чувствуя нарастающую панику. — Черт подери, я должен… я должен… должен…»
Он никак не мог сообразить, что именно должен. Осторожно подсунул руки под тело, согнул колени и приподнял парня. Почувствовал
Стал бы.
Мужчина довольно долго стоял в канаве с телом на руках, а в голове вертелись мысли. Чтобы выбраться на дорогу, надо подняться всего на метр, но склон крутой, а дождь сделал его скользким и коварным — трудно найти надежную опору для ног. Пока он стоял, не проехало ни одной машины, но издали слышался звук приближающегося мопеда. «Или легкого мотоцикла», — подумал он. Когда тот проезжал мимо, он услышал, что это мотороллер, и его на мгновение ослепило фарой. Кажется — по крайней мере, так ему думалось, когда он потом возвращался мыслями обратно, — кажется, именно эта секунда ослепляющей белизны и заставила его снова начать действовать.
Действовать и мыслить рационально.
Он аккуратно положил тело обратно к трубе. Подумал было обтереть окровавленные руки о мокрую траву, но не стал. Выбрался на дорогу и поспешил обратно к машине.
Отметил, что, вероятно, чисто рефлекторно заглушил мотор, но фары оставались включенными. Отметил, что дождь льет так, будто разверзлись хляби небесные. Отметил, что мерзнет.
Он сел за руль и захлопнул дверцу. Пристегнул ремень безопасности и поехал. Видимость стала получше, словно стекла с внутренней стороны тоже промыло дождем.
«Ничего не случилось, — подумал он. — Ровным счетом ничего».
Почувствовались первые признаки приближения головной боли, но тут вновь возникли прохладные руки матери, и у него вдруг появилась полная уверенность в том, что в эвкалиптовой бутылочке все-таки чуть-чуть осталось.
Проснувшись, он сперва испытал невероятное облегчение.
Оно продолжалось три секунды, потом он понял, что это был не страшный сон.
А реальность.
Льющий дождь, внезапно дрогнувший руль, скользкая канава — все было реальностью. Тяжесть мальчика у него на руках и капающая в капюшон кровь.
Двадцать минут он лежал в постели, словно парализованный. То и дело его охватывала дрожь. Она начиналась в ногах, распространялась по телу, чтобы затем горящей белой молнией ударить в голову, и каждый раз казалось, что у него отстреливается какая-то жизненно важная часть мозга и сознания. Отмерзает или сгорает, чтобы больше никогда уже не восстановиться.
«Лоботомия, — подумал он. — Меня подвергают лоботомии».
Когда настырно красные цифры электронных часов показали 07.45, он поднял трубку и позвонил к себе на работу. Объяснил ставшим всего за одну ночь ледяным голосом, что подцепил грипп и вынужден провести несколько дней дома.