Карамельные сны
Шрифт:
На этом месте я в первый раз прервала клиентку:
— Мумие? Это, постой, это же… лекарственное средство?
Марина кивнула.
— Да. Его еще называют «горный воск». Мумие, — заговорила Гонопольская тоном школьной учительницы, — это природная смесь органического и неорганического вещества, которое образуется в трещинах скал, пустотах, нишах в виде пленок, корок, наростов и смолоподобных масс. Это удивительное лекарство! Наверное, нет ни одного заболевания, которого нельзя не вылечить с помощью мумие. В середине девяностых годов все просто помешались на этом
— …который посоветовал товарищам не упускать время и искать свою удачу…
— Да! Он ушел в горы и стал сборщиком мумие! Перекупщики платили ему за мумие хорошие деньги. Тогда вообще в стране начался настоящий бум — все бросились покупать мумие, заряженную воду, валом валили на сеансы целителей, как-то все сразу и вдруг уверовали в филиппинскую медицину! Йосик называл Горный Алтай Клондайком. Он говорил, что там не только мумие, но всякие травы — целебные, лекарственные, уникальные, даже волшебные… Их он тоже собирал, заготавливал очень умело, это целая наука, но Йосик ее быстро освоил. Ведь он занимался этим больше тринадцати лет! И еще он говорил, что на Алтае заросли, вот именно заросли дикорастущей конопли. Целые плантации.
Я насторожилась.
— Конопли? Анаши, другими словами?
— Да. Но к делу это не относится, — спохватилась Марина. — Пока. В общем, он довел меня до нашего лагеря, был уже вечер. Посидел с ребятами у костра, съел котелок каши. Все время на меня поглядывал, хитро так. А потом взял у меня номер телефона и исчез… ушел в горы. А я вернулась домой. Ну понятно, не сразу вернулась, а когда закончилась путевка.
— То что?
Вместо ответа клиентка вздохнула:
— Дома было плохо… Совсем плохо.
За эти две недели, которые Марина провела на Алтае, у отца случился инфаркт. Девушке об этом сообщать не стали, чтобы, как сказала мама, «она не вздумала прервать отдых, ведь бог знает, когда еще такая возможность будет…». Вот почему, когда Марина, загорелая и счастливая, пропахшая костром, с рюкзаком, набитым можжевеловыми шишками и алтайским бальзамом, появилась на пороге родного дома, ее поразил резкий, непривычный запах эфира и лекарств в их квартире.
— Папа! Папа! — Бледная рука отца, с синими буграми вен свешивалась с кровати, как подломанная ветка некогда могучего дуба. Марина упала возле кровати на колени, прижалась к руке губами.
— Успела… — прошептал отец. — Думал, не увижу…
— Ты поправишься, папа!
Но он не поправился. Через неделю после возвращения Марины из похода отца похоронили. А ровно через шесть недель, на другой день после сороковин, умерла и мать. Она не доставила единственной дочери хлопот — умерла тихо, во сне. «Не сумела пережить смерть мужнину-то, — шептались соседки. — И то ведь как подумаешь, ведь сорок с лишним лет они душа в душу прожили…»
И в семнадцать лет Марина осталась совсем одна.
На этих словах взгляд моей клиентки снова затуманился. Я поняла, что она снова переживает все, что навалилось на нее
Гонопольская первая нарушила молчание.
— Ну а дальше все было так, как ты уже, наверное, догадалась… Месяц спустя с гор вернулся Йосик и позвонил мне. Когда он пришел, я не сразу его узнала: вместо бородатого дикаря — вполне приятный человек с аккуратно подстриженной «по-модному» бородкой и умными, насмешливыми глазами. И такими крепкими руками! У него были железные объятия, когда он прижимал меня к себе, я чувствовала, что ничего не боюсь. Мы провели вместе целый день, а потом Йоська проводил меня до дому и остался у меня ночевать. А утром… сделал предложение.
Я изумилась.
— Как? Вот так, сразу? После первой же ночи?
— Да… Он сказал, что впервые в жизни влюбился и никому не собирается меня отдавать. Прямо вот так брал за руки и не хотел отпускать. Он говорил: ты так неожиданно появилась в моей жизни, Аленушка на камне, что я не уверен, что ты не исчезнешь… Но я не собиралась исчезать. Квартира впервые за это время наполнилась теплом, это было самое главное. Я даже не всегда вслушивалась в то, что говорил Йоська, просто грелась возле него и тонула в его голосе, потому что он оказался… таким родным…
— И вы поженились.
— Да. Сразу же, как только мне исполнилось восемнадцать лет. И жить стали у меня, потому что его мама, ну, Муза Платоновна, которая давно уже переехала из Биробиджана в наш город, чтобы дать образование двум другим сыновьям, — она меня ненавидела! И я не знаю, почему! — вскинула Марина голову. — Может быть, она считала меня захватчицей? Появилась, мол, такая-сякая, оторвала сына от нас… И потом, я не еврейка — для нее это почему-то имело значение. В общем, не получалось у нас родственное общение, хоть тресни.
— Итак, вы стали жить отдельно… В твоей квартире.
— Да, и знаешь, Женька, сначала мы очень хорошо жили… А потом Иосиф опять ушел в горы. И не возвращался до самой зимы. Я сидела одна в той квартире и думала: что же изменилось? Ничего. Я опять одна. Дом, университет, опять дом… и это постоянное ожидание звонков от него или хотя бы весточки! Я и питалась-то только хлебом и колбасой, для себя одной готовить — лень и как-то даже дико, казалось мне тогда. И вечера, одинокие вечера. Если бы ты знала, как я стала бояться вечеров, если бы только знала!..
Все ясно. Типичная история соломенной вдовы. Между прочим, где-то я Марину очень даже понимала. Много радости для юной жены — сидеть и ждать у окошка, когда ее обросший и грязный муж ввалится в дверь и потребует для себя горячей ванны!
— Сколько же вы так прожили?
— Два года.
— А потом?
— Потом… — Марина вздохнула. — Потом Йосик, вернувшись со своего Алтая, сказал, что женится — во второй раз — его старый студенческий друг и мы приглашены на свадьбу. И вот на этой-то свадьбе…