Карантин
Шрифт:
Третья сторона называлась «Никто». Она была проста и неимоверно сложна. Ее простота таилась в самом ее определении: «Никто» – это те, кто не «Мы» и не «Они». Ее сложность была в ее переменчивости. «Никто» в любое мгновение могло стать «Они», очень редко – «Мы», но, даже становясь «Они», оно все равно оставалось «Никто». И тем более оставалось «Никто», становясь «Мы».
Нет, все-таки Алексею следовало больше внимания уделять не размягчению мозгов учеников, а их физической подготовке. Павел потер глаза и, скомкав листок, бросил его на пол. Скользя на дубовом паркете, из-под дивана выкатился повеселевший тезка и погнал бумажный шарик обратно к ногам гостя.
– Так, – хмыкнул Павел, поднял шарик и вновь разгладил его на столе. – Войдешь, котяра, в мое «Мы»?
Он опять уперся взглядом в листок. Имя Томки было обведено карандашом уже десяток раз. Она явно была самой важной персоной из списка, но Павел никак не мог понять, входит он в ее «Мы» или в ее «Никто»? А она?
Кот поднялся на задние лапы и вцепился в колено Павла когтями.
– Осторожнее, тезка, – попросил Павел. – Надо еще подумать. Все очень сложно. Просто только с твоим хозяином.
Павел был уверен, что Дима Дюков – классическое и незамутненное «Никто».
29
Павел продал дядину квартиру через год после того, как окончил институт. Сначала сдавал, хотя тех денег, что выручал за нее, с трудом хватало на съем места в своей же институтской общаге. Отработал год в автосервисе, вошел, как сказал ставший его клиентом Жора, «в авторитет», а потом как-то ехал еще на «девятке» из Москвы домой, увидел неказистый павильончик на два машиноместа у дороги с вывеской «аренда или продажа» – и загорелся. Не зря ему тот же Жора «на мозги капал», что Павел с его чутьем к технике – просто ювелир механического дела, а настоящие ювелиры на конвейере не сидят, они кустарщиной промышляют. Той самой, что стоит не по весу золота, а умножай на десять. Тут же вспомнились и слова дяди насчет бесконечной вереницы сломанных чайников, и Павел решился. Узнал цену павильончика, узнал цену на квартиры, поморщился, но тут вновь объявился Жора с очередным владельцем раритетного, но безнадежно сломанного после самодеятельного подмосковного «кэмел-трофи» «козла» и пообещал добавить денежку в долг. И не только пообещал, но и незамедлительно добавил. Квартира продалась быстро, словно будущий владелец знал, что дом будут сносить, хотя и грозился затеять нешуточный ремонт. Хозяин павильончика закочевряжился, стал вкручивать цену, но в один из дней неожиданно вернулся к прежним условиям, сославшись на неизвестные Павлу обстоятельства. Оформление нужных бумаг тоже много времени не заняло – чиновники из ближайшего городка или еще не успели войти во вкус «препонства» и мздоимства, или обаятельная улыбка высокого паренька и в самом деле что-то да значила. А может, и визитки свою роль сыграли, которыми Павел усыпал путь через административные лабиринты, обещая всякому подателю картонки с его портретом один ремонт бесплатно, а последующие – со значительной скидкой. Запасные части, естественно, оплачивались отдельно. Потом уже, когда дела предпринимателя Шермера П. М. пошли в гору и к нему прибился сирота при живых родителях шалопай Дюков, Димка еще долго матерился вполголоса, обнаруживая в руках у очередного клиента карточку с портретом партнера.
– Ты их сколько напечатал? – вопрошал он с горечью.
– Тысячу, – пожимал плечами Павел.
– Клянусь, что я лично их сжег уже в полтора раза больше! – кривился Дюков. – Все! Никаких мелких ремонтов! Тюнинг и рестайлинг. Реставрация и кастомайзинг.
– Так и будет! – успокаивал приятеля Павел. – Правда, рестайлинг, по-моему, вовсе из другой оперы.
– Опера и оперетта! – дурачился Дюков.
Так или иначе, но вскоре Павел уже срывал закисшие болты на ветеранах отечественного автопрома, а через год рассчитался с Жорой и прикупил автоподъемник. Постепенно дело пошло. Всякий довольный клиент приводил нового, а так как шальных денег в стране не убывало, умение молодого механика вернуть к жизни любую технику не только высоко ценилось, но и щедро оплачивалось. Вот только с подмастерьями у него не ладилось – не удавалось найти толкового парня, чтобы и подменить Павла мог, и контроля с постоянным пришпориванием не требовал. Тут и возник Дюков.
Но сначала у Павла появилась квартира. Один из клиентов внезапно отменил заказ, на который стоял в очереди чуть ли не полгода, и попросил Павла порасспросить у знакомых – не нужна ли кому квартира на окраине Москвы? Куплена была про запас, а тут так сложилось, что надо срочно покидать страну. Квартирка однокомнатная, но дорогая, в том и проблема. Зато дом только сдан, сразу можно приступать к ремонту. Павел посидел вечером с расчетами, а наутро отправился смотреть квартиру. Квартира ему приглянулась, денег, правда, не хватало, и Жору просить о помощи не хотелось, но хозяин согласился на рассрочку. А там все опять срослось в лучшем виде. Павел затеял ремонт, поискал строителей в самом доме, наткнулся на Дюкова, который травил анекдоты на лестничной площадке и попутно обхаживал целую бригаду румяных штукатурщиц из-под Минска, и узнал, что лучший маляр не только в этом доме, но и во всей Москве – именно он, Дима Дюков, и есть.
Это уже потом Павел понял, что, как бы Дюков ни старался натянуть на плейбойскую голову шутовской колпак, он никогда не говорит попусту, а тогда только рассмеялся и предложил самозваному умельцу покрасить потолок у него в кладовой, и если он сделает это хорошо, то получит в заказ всю квартиру.
Дюков сотворил из потолка чудо. Он не только его выровнял так, что Павел даже решил, будто тот затянут винилом. Дюков украсил его лепниной, и сделал это так роскошно и качественно, что Павел на мгновение ощутил себя посетителем императорских покоев.
– Подарок от фирмы, – великодушно бросил Дюков в ответ на поднятые брови Павла. – Даже не думай про полиуретан. Никакой синтетики. Гипс и алебастр! Но потолок – это ерунда. Тем более в кладовой. Знал бы ты, как я умею красить машины!
Тут все и выяснилось. Предки Дюкова уехали лет десять назад в Америку, перетащили туда всех родственников и самого Дюкова в их числе. Он там даже отработал три года в ремонтной мастерской, прошел весь путь от подсобного рабочего до шефа покрасочной камеры, но не прижился. Так и вернулся обратно, чтобы, изрядно перевалив годами за четверть века, завоевывать славу покорителя интерьеров.
– В каком смысле? – не понял Павел.
– Во всех, – доверительно объяснил Дюков. – Сначала с помощью покраски и лепки, а потом с помощью тех прекрасных созданий, что поселяются в созданных мною интерьерах.
– А что ты знаешь о машинах? – прищурился Павел.
– Все, – скромно ответил его будущий напарник.
– Почему «Альфа-Ромео» так называется? – спросил Павел тут же.
– Ломбардское акционерное общество по производству автомобилей, – усмехнулся Дюков. – Или «Anonima Lombarda Fabbrica di Automobili» по-итальянски. Вот тебе и Альфа. Тысяча девятьсот десятый год. А еще через пять лет фирма перешла к Никола Ромео. Вот и Ромео. Машины отличные. С лицом и характером. Красить приятно, но редко удавалось. Хотя ненадежные. Ломаются.
– «Двадцать первая» «Волга», – подкинул Павел.
– Пятьдесят пятый год, – расплылся в улыбке Дюков. – Хотя конвейер заработал в пятьдесят шестом. Кажется, в декабре. В пятьдесят девятом ее слегка прибамбасили. В шестьдесят втором еще раз. В шестьдесят четвертом пробежались по потрохам, что мне не очень интересно. А пятнадцатого июля семидесятого года шикарная машинка с диваном вместо переднего сиденья закончилась. И было таких диванчиков без малого шестьсот сорок тысяч!
– Прототип? – загорелся Павел.
– Это просто, – развел руками Дюков. – «Ford-Customline». Пятьдесят второй – пятьдесят третий годы. Но «двадцать первая» даже на вид полегче. Так что я бы сказал так – сделана по мотивам. Что, командир? Ремонт закончу, хочешь, на пробу покрашу тебе какой-нибудь старенький «шестьдесят девятый» так, как даже «кадиллаки» не красят?
– Хочу, – твердо сказал Павел.
Дюков его не обманул. Правда, покрасить ему пришлось на пробу не «козла», а редкую «Опель-Олимпию» сорокового года, но результат превзошел самые радужные ожидания клиента.