Каратель
Шрифт:
— Мне передавали. Только вот не вовремя, понимаешь. Приболел я. Климат. И уехать сейчас не могу. Ты извини, что я в халате, у меня на пояснице целое сооружение из грелок и компрессов. Садись, потолкуем.
К фарисейству старика Кожухов так и не смог привыкнуть, но понимал, что следует принимать как откровение, а что — как ловушку, прикрытую шутливой интонацией. Но всякий раз во время свидания с Паничем Кожухов сжимался, как боксер перед атакой противника, мозг и сердце его начинали работать в скоростном режиме.
— Ты отправил металл на «базу»? — спросил Панич, хотя прекрасно знал, что Кожухов этого сделать не мог.
— Вы сказали, что поедете в Москву и уладите вопрос с правительственной комиссией. На время ее работы вся продукция горнообогатительного комбината под контролем, склады опечатаны, отпуск заказчикам приостановлен, — выпалил Кожухов, опасаясь, что старик не даст ему договорить. И тут же пожаловался: — Меня обложили со всех сторон. Партнеры отзывают счета из банка, комиссия проверяет все контракты. Утром прибыл следователь Генпрокуратуры, допрашивал Губаря. Завтра собирается беседовать со мной. Нужно что-то делать! Я не в состоянии объяснить, куда ушли двести тридцать тысяч тонн металла! Они запрашивают факсы всех получателей — Клайпеду, Гамбург, на нас…
— Хватит! — заиграл Панич желваками на скулах. — Что ты ноешь, как беременная баба, которая никак не разродится? Мало я тебе концов дал в руки? Или не знаешь, за какие ниточки дергать?.. Ты хозяин «Цветмета», директор, у тебя деньги — ты что, не в состоянии решить проблему с какой-то вонючей комиссией? Узнай их оклады, умножь на сто и действуй! О чем следователь спрашивал Губаря?
— Двадцать второго на белорусской границе произошел инцидент. В результате разборки между преступными группировками…
Панич вдруг захохотал, запрокинул голову и захлопал в ладоши:
— Ай, Толя, ну, молодца!.. По лексикону вижу, с кем ты в последнее время общаешься! Скоро сам заговоришь как прокурор!
Кожухов грустно улыбнулся:
— Скоро я заговорю как подследственный, — сказал он упавшим голосом.
Панич резко оборвал смех и четко проговорил:
— А вот за это ты не переживай. Под следствием оказаться мы тебе не позволим.
Его слова можно было истолковать как обещание помощи, если бы не сжатые губы и ледяной взгляд: это была угроза. Кожухов собрался с мыслями.
— Дмитрий Константинович, — заговорил, как только почувствовал, что к нему вернулся дар речи, — днем мне показали стопку жалоб и заявлений акционеров, недовольных моим избранием. В них говорится об угрозах какой-то шпаны, о подкупе директоров предприятий, о нарушении устава акционерного общества…
— А зачем же ты шпану с угрозами посылал? — сузив глаза, грозно спросил Панич. — Я?.. А директоров подкупал зачем?
— ?!!
— Так какого черта ты опасаешься? Какое тебе дело до инсинуаций вокруг твоего честного имени, Кожухов?
— Но документы на продажу металла прибалтам подписывал я! А на сопровождение — Губарь!
Панич болезненно поморщился, почесал поясницу.
— Вот с прибалтами, брат, разбирайся сам — я в эти игры не играю. Прибалты твои, «база» моя. Так, кажется, мы договаривались? На «базу» металл по себестоимости, заказчикам — по договоренности. Надо было рассчитать цены, чтобы разница покрыла недостающие тонны.
Из сказанного Кожухов понял одно: помощи от Панича не будет. Попросту его сдавали. Не исключено, на его место уже была кандидатура, согласованная с покровителями старика в Москве. Был и другой вариант: Паничу стало известно, что попытки спасти положение обречены, и он, Кожухов, больше не представлял интереса.
— Вместо меня придет другой, — решил он пойти в наступление. — Хорошо, если он согласится сесть с вами за стол переговоров.
В комнату, толкая перед собой столик на колесиках, вошел улыбающийся китаец.
— Дорогой мой, — махнул рукой Панич, — если вместо тебя придет другой, то он сочтет за честь сесть со мной за стол переговоров. Ты меня понял? — Снисходительная интонация сменилась железными нотками: — Ты понял меня, я тебя спрашиваю?!
—Да.
Пока китаец расставлял посуду, Панич вымерял маленькими шажками расстояние от окна до двери, очевидно, таким образом успокаивая себя. Кожухов увидел, что чайная чашка поставлена только перед хозяином; китаец плеснул в нее черной дымящейся жидкости из заварного чайника и все с той же, словно приклеенной, улыбкой удалился.
— Ты не забыл, Толя, как рассыпался бывший трест, когда каждому вшивому отделу захотелось экономической самостоятельности? И кто организовал на базе этих ремесленных мастерских акционерное производственное объединение, теперь одно из самых мощных в России?.. Я! Это я целево распределил свои личные доходы, я профинансировал фонд, оформил нужные документы в министерстве! И тебя, инженера из КБ, поставил во главе этой махины. Ты себе дачу отгрохал, машины каждый год меняешь, на Канары жену с детишками возишь, а клюнул в жопу жареный петух — к кому бежишь? Да ко мне же, ко мне! А на хрена, извини, ты мне нужен, если тебя, у которого работает двадцать пять тысяч человек, да полторы тысячи в управлении, может раздавить какая-то комиссия?! Я тебе сказал: Толя, вот тебе все, а мне нужно немного: сырье для «базы», транспорт, охрану взять под крышу и кое-что по мелочам. А ты производство завалил, а теперь мое дело под угрозу поставил?
В комнате запахло травами. Панич сел за стол, положил в чашку мед из вазочки.
— Другим на его месте он меня пугать вздумал! Ишь!.. Да если бы я захотел, этот другой уже давно заправлял бы всеми делами, а ты бы рылся в урановых отвалах на «базе»! Понял?.. Не слышу, ты понял меня или нет?!
Кожухов кивнул. Он сидел, опустив голову, как ученик в кабинете директора, и это положение половой тряпки, о которую каждый может вытереть ноги, угнетало его. Он мог возразить Паничу, мог напомнить, что деньги, на которые был создан фонд «Новое поколение», были заработаны не им, а беглыми каторжанами, бомжами, нелегальными эмигрантами, беженцами — рабами, не на его, а на чужих предприятиях, которыми владел Консорциум. Получены они были от продажи наркотиков, оружия, остатков урана; это были те самые «грязные» деньги, которые отмывались в созданном международным криминалом фонде с целью захвата региона.
Но ничего этого не сказал, потому что сам был одним из ставленников уголовного авторитета, добровольно согласившись представлять его интересы; он, Кожухов, а не частное лицо Панич, подписал с подачи крестного отца назначения Губарю — милицейскому полковнику, погрязшему в коррупции и уволенному из МВД; Вершкову, контролировавшему каждый доллар наряду с бандитами из «службы безопасности». Но сам он ничего собою не представлял, и вовсе не совесть, а страх перед расплатой заставлял его не спать ночами и искать спасения у бандита.