Караван в Ваккарес
Шрифт:
Лила мельком взглянула.
— Не знаю, — сказала она обиженным тоном. Но ле Гран Дюк никогда не приносил извинений дважды. — Может быть, море?
— Это конец путешествия, дорогая. Конец пути для всех цыган, которые прошли сотни и даже тысячи миль по всей Европе. Это озеро Ваккарес.
— Озеро?
— Озеро. Озеро Ваккарес. Самое известное заповедное место в Западной Европе.
— Ты так много знаешь, Чарльз!
— Да. Это правда, — согласился ле Гран Дюк.
Закончив завтрак, Боуман убрал в корзину остатки съестного, допил шампанское и опустил верх машины.
— Это было чудесно, — сказала Сессиль. — Как мило с твоей стороны.
— Скажи спасибо Кзерде, а не мне, это он заплатил за все. — Боуман посмотрел вперед на двухмильный участок прямой дороги, который простирался перед ним. Машин не было видно. — Ну что же, вернемся в Мас-де-Ловэннель. Табор, наверное, остановится на ярмарке. Да здравствует бой быков!
— Я не люблю боя быков.
— Этот тебе наверняка понравится.
Он развернул свой «ситроен» и вернулся в Мас-де-Ловэннель.
Казалось, людей стало меньше по сравнению с тем, когда они проезжали раньше через это место, хотя на самом деле число машин и цыганских кибиток почти удвоилось. Это странное несоответствие стало понятным, как только «ситроен» остановился и до них донеслись возбужденные крики и смех от расположенной поблизости арены для боя быков. Какое-то время Боуман не обращал внимания на арену. Оставаясь в машине, он внимательно осмотрелся вокруг. И ему не пришлось долго искать.
— Не удивительно, — произнес он, — что Кзерда и его головорезы уже прибыли. Во всяком случае, их табор здесь. А где табор, полагаю, там, очевидно, и цыгане. — Он постучал пальцем по рулю. — Никого это не удивляет, кроме меня. Интересно — почему?
— Что — почему? — спросила Сессиль.
— Почему они здесь?
— Что ты имеешь в виду? Ты же сам только что предполагал найти их здесь. Поэтому и вернулся, не так ли?
— Я вернулся, потому что мы в цейтноте. Дело в том, что, когда мы ехали сюда, цыгане нас не догнали, и я решил, что они где-то сделали остановку. А по моим расчетам они не должны останавливаться, пока не достигнут какого-нибудь уединенного озера на юге, где вся провинция Камарг была бы в их распоряжении. Но вместо этого они решили остановиться здесь.
Он замолчал, и Сессиль спросила:
— И что из этого следует?
— Помнишь, я объяснял тебе еще в Арле, почему, как мне казалось, цыгане снялись с места так быстро?
— Помню, но не все. Мне не все было понятно тогда.
— Мне и самому было не все ясно. Где-то обнаруживалась нестыковка в моих логических рассуждениях. Но где?
— Я не понимаю, извини.
— Не думаю, что преувеличиваю значение своей персоны, — медленно произнес Боуман. — По крайней мере в том, что касается их. Я убежден, что им нужно во что бы то ни стало как можно скорей покончить со мной. Когда выполняешь сверхсрочную работу, не останавливаешься и не проводишь тихий летний вечер, наблюдая за боем быков. А стараешься закончить свое дело как можно быстрее. Нужно заманить Боумана в тихое, безлюдное местечко... ведь он — единственный, не являющийся членом их банды. Тогда его легко выследить, схватить и разделаться с ним, как только представится удобный случай. И нечего задерживаться на провинциальной ярмарке, где он будет рядом с тысячами других людей, делая тем самым невозможной его изоляцию. — Боуман помолчал. — Хотя, если знаешь что-то, чего не знает другой, и если это что-то поможет изолировать его даже среди тысячи... Тебе понятна моя мысль?
— Да, на этот раз я все поняла. — Сессиль понизила голос почти до шепота. — Ты очень ясно все изложил. Если ты уверен на все сто, что они тебя здесь возьмут, у тебя есть только один выход.
— Только один, — согласился Боуман и потянулся к дверной ручке. — Я все должен выяснить сам.
— Нейл! — Она схватила его за руку с удивительной силой и ловкостью.
— Ну наконец-то. Ты не могла бы сделать одолжение и никогда не называть меня мистером Боуманом? Или ты настолько старомодна, что придерживаешься традиций викторианской эпохи, когда жены в присутствии детей обращались к своим мужьям подобным образом?
— Нейл! — В ее зеленых глазах стояла мольба, близкая к отчаянию, и ему неожиданно стало стыдно за свой легкомысленный тон. — Не ходи, пожалуйста! Прошу тебя, не ходи! Здесь произойдет что-то ужасное, я предчувствую! — Она облизнула внезапно пересохшие губы. — Уедем отсюда! Сейчас же, сию минуту. Пожалуйста!
— Извини. — Боуман заставил себя не смотреть в ее умоляющие глаза: Сессиль могла поколебать его решимость, а он не мог позволить себе такой роскоши. — Я должен, понимаешь, должен остаться здесь. Это необходимо для дела. Мне кажется, здесь у меня больше шансов выжить, чем на берегу безлюдного озера на юге.
— Ты сказал, что должен остаться?
— Да. — Он продолжал смотреть вперед. — У меня для этого есть четыре причины, и все они связаны с бело-зеленой кибиткой. — Сессиль ничего не ответила, и он продолжил: — Или просто с Тиной. Тина и ее спина с содранной кожей. Если бы кто-нибудь сделал подобное с тобой, я бы убил его. Я бы не стал раздумывать, а просто убил. Ты мне веришь?
— Да, — сказала Сессиль низким голосом. — Теперь я знаю, что ты это сделаешь.
— Ведь ею могла оказаться и ты! — мягко сказал Боуман. — Скажи, ты бы вышла замуж за человека, который убежал и оставил Тину без защиты перед этой бандой?
— Нет! — Искренность звенела в ее голосе.
— Да! — Он еще больше смягчил голос. — То есть я не убегу и не брошу Тину.
Боуман внезапно замолчал и взглянул на девушку. Она улыбалась, но ее глаза были грустными, она не знала: то ли ей плакать, то ли смеяться, и, когда заговорила, ее голос дрогнул, не то от слез, не то от смеха.
— Ты совершенно, совершенно безнадежен, — сказала она.
— Ты повторяешься. — Он открыл дверь. — Я скоро приду.
— Мы скоро придем, — поправила Сессиль, открывая дверь со своей стороны.
— Ты не...
— Наоборот. Защита слабых женщин — дело благородное, если не переступать границ. Что может случиться, если ты находишься среди тысяч людей? Кроме того, ты сам сказал, что они меня не узнают.
— Если они схватят и тебя вместе со мной...
— Они не смогут схватить нас вместе. Ведь тебя они могут схватить только тогда, когда ты будешь делать то, чего делать не должен, и, естественно, меня при этом не будет. Например, если ты попытаешься проникнуть в цыганскую кибитку.
— Средь бела дня? Я что, сумасшедший?
— Я еще до конца не решила. — Она крепко взяла его за руку. — Но абсолютно уверена в одном. Помнишь, я говорила тебе еще в Арле: мы с тобой крепко связаны.
— На всю жизнь?
— Посмотрим.
Боуман изумленно моргал глазами, глядя на нее.
— Ты сделала меня счастливым человеком, — наконец произнес он. — Когда я был маленьким и чего-то хотел, мать говорила: «Посмотрим», и я всегда знал, что получу желаемое. Женский ум работает, похоже, одинаково, не так ли?