Кардинал Ришелье. Портрет государственного деятеля
Шрифт:
Так было и с трагедией «Сид», принадлежащей создателю французского национального классицистического театра Пьеру Корнелю. Ришелье поначалу усмотрел в «Сиде» завуалированную попытку защитить идеалы и обычаи феодальной эпохи, когда гранды осмеливались противостоять королевской власти, к тому же пьеса была на испанский сюжет, а Франция в это время (конец 1636 — начало 1637 г.) уже находилась в состоянии войны с Испанией. Кардинал направил пьесу на отзыв во Французскую академию, которая высказала негативное отношение.
И все же Ришелье сумел подняться выше узкополитических соображений, оценив талант драматурга. Он дал разрешение на постановку пьесы, имевшей шумный успех. С этого времени Ришелье взял Корнеля под свое покровительство, определив ему солидную пенсию. В то же время контролировал творчество выдающегося драматурга, а порой и вмешивался в творческий процесс. Корнель в полной мере познал «и
С Корнелем связан триумф классицизма в драматургии и литературе, воспевавшего пафос гражданских и государственных идей, оптимизм, героику, высокое нравственное начало. Надо сказать, Корнель понимал значение политических усилий Ришелье, высоко ценил его, несмотря на все давление, которому подвергался со стороны кардинала. Он видел всю разницу между великим реформатором и его посредственным преемником кардиналом Мазарини и в пьесе «Никомед» (1651 г.) выразил свое отношение к ним обоим.
16
Перевод Н. Александровой.
Ришелье был убежден, что государственная власть если и не может создавать таланты (в конце концов, это промысел Божий), то просто обязана обеспечивать благоприятные условия писателям, художникам и ученым. Ришелье первым начал осуществлять государственные дотации театру. Традиция эта привилась и жива до сих пор, причем не в одной только Франции. Отдельные театральные труппы при нем получали от 6 до 12 тысяч ливров ежегодных субсидий. Он же стал выплачивать пенсии литераторам, соответственно требуя от них служения не одной только музе, но и государству. К слову сказать, сразу же после смерти Ришелье Людовик XIII отменил выплату пенсий литераторам, сказав при этом: «Нас это больше не касается». Литературный мир Франции в полной мере мог оценить значение Ришелье лишь после его смерти, как это сделал поэт Исаак де Бенсерад в шутливой «Эпитафии кардиналу Ришелье»:
Тут спит великий кардинал. Как много мир наш потерял! Но громче всех рыдаю я: Лежит с ним пенсия моя. [17]Торжество классицизма в литературе и искусстве в «эпоху Ришелье» сочеталось с утверждением рационализма в философии, окончательно порвавшей со средневековой схоластикой. «Cogito, ergo sum!» [18] — воскликнул современник Ришелье Рене Декарт. Его знаменитый трактат «Рассуждения о методе» появился в один год с «Сидом» Корнеля. Будущее сблизит имена Ришелье, Корнеля и Декарта: каждый из них по-своему и все вместе выражали политические и философские идеи, художественно-эстетические принципы нового времени.
17
Перевод В. Левицкого и М. Рязановой.
18
«Мыслю, следовательно, существую» (лат.).
При всей неоднозначности и противоречивости общий итог деятельности Ришелье на ниве культуры все же может быть оценен положительно, поскольку она, эта деятельность, безусловно способствовала прогрессу просвещения и росту талантов, подготавливая наступление «золотого века».
В этом смысле и сам Ришелье являл собой колоритную личность, наделенную многими талантами помимо его известных качеств государственного деятеля. Он был не только драматургом и писателем, но также художником в музыкантом, знатоком античности и Возрождения, меценатом и коллекционером. У него была одна из самых богатых библиотек, его коллекция из 250 картин только в Пале-Кардиналь была представлена полотнами Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Караваджо, Пуссена, Рубенса, Бассано, Клода Лоррена и многих других выдающихся художников. Облик самого Ришелье дошел до нас в основном благодаря картинам Филиппа де Шампеня и гравюрам Жака Калло, на которых Ришелье как бы олицетворял идею торжествующей абсолютной монархии, Ришелье, поглощенный внутренними делами, с растущей тревогой наблюдал за развитием европейского конфликта: маятник войны явно качнулся в сторону Габсбургов, угрожая интересам не только германских протестантских княжеств, но и других государств Европы, прежде всего Франции.
После побед, одержанных Габсбургами в Чехии и Пфальце, Фридрих V, пфальцграф и король чешский, лишился обеих корон. Их поделили между собой император Фердинанд II и курфюрст Максимилиан Баварский. Отныне в избирательной коллегии Империи насчитывалось пять католиков и лишь два протестанта (курфюрсты Саксонский и Бранденбургский). Протестантские князья в Германии могли рассчитывать только на помощь извне. Попытка Англии перебросить войска на континент окончилась неудачей, после чего все надежды германских протестантов устремились к датскому королю Христиану IV. В свою очередь, Христиан IV обратился за финансовой помощью к Англии, Соединенным провинциям и Франции, заключившим между собой союз в 1624 году.
Как трезвомыслящий политик, Ришелье не мог допустить закрепления успехов Фердинанда II и Филиппа IV Испанского. Это означало бы утверждение габсбургской гегемонии на континенте. В то же время Франция по целому ряду причин не была готова непосредственно включиться в войну. Оставалось действовать за кулисами, оказывая противникам Габсбургов дипломатическую и, что не менее важно, финансовую поддержку. С самого начала Ришелье взял на себя роль закулисного режиссера и кредитора всех антигабсбургских коалиций. «Его мысль, — отмечал профессор Б. Ф. Поршнев, один из лучших знатоков истории Тридцатилетней войны, — была направлена на поиски союзников, руками которых Франция могла бы воевать и против этого противника (Габсбургов. — П. Ч.), не ввязываясь по возможности сама в военные действия, а опираясь преимущественно на свои финансовые ресурсы. Он искал союзников в любой части Европы. Это характерная черта Ришелье как дипломата. Если в политических планах Габсбургов Европа всегда являлась чем-то единым, ибо они предвосхищали в ней свое будущее безраздельное владение, то и Ришелье, естественно, противопоставил им дипломатию, исходившую из идеи Европы как целого. Его замыслы и комбинации всегда являлись всеевропейскими, и в этом их сила. Уже в самом начале своего правления Ришелье высказал гениальную мысль, к которой вполне присоединилось затем и правительство Голландской республики: гибельной для Империи война явится только в том случае, если это будет война на два фронта… Кто должен открыть два фронта в Германии? По замыслу Ришелье, это должны быть датчане на западе и шведы на востоке». С этой целью Ришелье отправляет два специальных посольства: Деэ де Курменена в Данию и барона де Шарнасе в Швецию.
Дания оказалась в большей степени готовой вступить в войну на стороне протестантской коалиции: во-первых, она сознавала угрозу со стороны католической реакции в Германии, а во-вторых, рассчитывала на территориальные приобретения на южном побережье Балтийского моря. Что касается Швеции, то она в это время была занята войной с союзником Габсбургов Польско-Литовским королевством (Речью Посполитой) и по этой причине не имела ни желания, ни возможности воевать еще и с самим Фердинандом II.
Германским протестантским князьям и их закулисному покровителю кардиналу Ришелье оставалось рассчитывать только на Христиана IV Датского.
В 1625 году Христиан IV при содействии князей Нижней Саксонии вторгся с 60-тысячной армией во владения Фердинанда II, захватив Везерское епископство. Король Дании объявил о намерении восстановить в Пфальце власть Фридриха V, отобрав пфальцграфство у Максимилиана Баварского. Возобновившаяся война с самого начала была неудачной для Христиана IV; его армии пришлось вступить в борьбу с двумя талантливыми полководцами Империи — графом Иоганном Тилли и Альбрехтом Валленштейном.
Тилли происходил из знатного люттихского рода, он отличился в войнах в Нидерландах и Венгрии. Перейдя на службу к Максимилиану Баварскому, Тилли создал ему первоклассную армию. Несомненные военные дарования сочетались у Тилли со слепым религиозным фанатизмом, крайней нетерпимостью и жестокостью. «Его духовному складу соответствовала причудливая и ужасающая наружность, — отмечал Фридрих Шиллер в своей „Тридцатилетней войне“. — Маленький, тощий, со впалыми щеками, длинным носом, широким морщинистым лбом, торчащими усами и заостренным подбородком, он ходил обыкновенно в испанском камзоле из светло-зеленого атласа с разрезными рукавами, в маленькой шляпе с огромным красным страусовым пером, ниспадавшим на спину. Всем своим обликом Тилли напоминал усмирителя Фландрии герцога Альбу, и это впечатление еще усиливалось его действиями».