«Карьера» Русанова. Суть дела
Шрифт:
— Слушайте, ребята, вы немного чумные, да?
— Может быть, — сказал Геннадий. — Зато с нами не бывает скучно…
И вдруг замолчал, сообразив, что произошло чудо. Небольшое, самое крошечное, но все-таки.
— Так вы действительно Таня? Правда?
— Правда.
— Ну-ну… Вам уже, конечно, говорили, что у вас чудесные косы?
— Говорили.
— И про глаза говорили?
— И про глаза, — рассмеялась Таня. — И стихи читали. Вы тоже будете читать стихи?
— Мы крестьяне, — сказал Геннадий, косясь на Павла. — Мы от сохи. Воротничков не носим…
Павел пошмыгал носом.
— Это левкои, — сказал он. — Тут рядом целое поле цветов. Самое большое в Москве. Хотите посмотреть?
— Обязательно, Паша. Веди нас. Тут где-то и твои владения? Что ты там выращиваешь — баобабы или каучуковые деревья?
— Идемте, — сказала Таня. — Очень люблю цветы… Только бы не перепутать, кто из вас Павел, а кто Геннадий.
На цветочном поле Павла встретили как своего. Он ходил с каким-то дядей в халате и говорил по-латыни. Потом они все трое прямо среди бела дня стали рвать цветы, и никто им даже слова не сказал, потом, в довершение всех чудес, Павел вынес из оранжереи розу и церемонно преподнес ее Тане. Она была сражена. Она сказала, что впервые встречает таких болтунов и нахалов, но, если эти болтуны и нахалы такие рыцари и если они к тому же хозяева цветочного царства, она готова и дальше терпеть их общество.
Потом они сидели в парке, слушали, как над головой ссорятся грачи, и ели втроем два бутерброда, которые Таня захватила из дома. Она приехала сюда к подруге, на Соломенную сторожку, собирались пойти с ней в Дендрологический сад… Да, она очень любит зелень, но не любит ездить в Парк культуры или в Сокольники: там слишком много народу.
Какая милая мордашка, думал Геннадий. Ему неудержимо хотелось погладить ее по голове или взять за руку… Таня. Вот оказия. И вправду Таня. Возникла из ничего, вышла из зеленой стены леса, появилась просто так, чтобы он мог сидеть и смотреть на нее.
— Это здание, — Павел кивнул на главный корпус академии, — строил сам Растрелли. Внутри — закачаешься! Позолота, зеркала, лепные потолки, окна — сами видите какие. Ажурные! И вообще…
Ай, что делают с нами женщины, рассмеялся про себя Геннадий. Пашенька заговорил о Растрелли. Сейчас он будет читать стихи.
Но Павел остался верен себе до конца.
— Отсюда вышло русское земледелие. Здесь родилась зоотехния. Если хотите, я свожу вас в музей коневодства. Там висит портрет самого Сметанки, родоначальника орловской породы. История этой породы очень любопытна, я потом расскажу вам… Ну, а вы, Таня, чему решили посвятить себя?
— Я люблю меха.
— Это по части торговли? — вмешался Геннадий, который почувствовал, что его затирают.
— Нет, зачем же? Я закончу институт и буду разводить лисиц и бобров.
— Вы молодец! — энергично сказал Павел. — Это стоящее дело. Имейте в виду, что вам придется поехать на Север разводить не бобров, а песцов и американских норок, это наиболее рентабельно. В условиях Крайнего Севера — великолепная кормовая база. Мы с вами, кстати, можем встретиться. Я собираюсь изучать почвы в бассейне Индигирки и Яны.
— А вы? — Таня обернулась к Геннадию. — Мы с вами тоже встретимся где-нибудь на Таймыре?
— Нет, Танюша, мы с вами встретимся завтра возле кинотеатра «Ударник» и пойдем смотреть заграничный фильм про буржуев. У вас есть телефон? Вот и прекрасно… А на Север я не поеду, я холодов боюсь.
— Геннадий будет дипломатом, — солидно сказал Павел. — Каждому свое.
Потом Таня засобиралась домой. Просила не провожать, у нее по дороге разные дела. Села на трамвай и помахала рукой.
— Упорхнула птичка, — грустно сказал Павел.
— Не беда, Пашенька. Встретитесь на Севере и продолжите разговор о пушном звероводстве. А мы встретимся с ней завтра и будем есть мороженое. Ты не сердишься?
— Ну что ты? Я ведь так…
Уже под вечер, собираясь домой, они набрели на афишу, которая извещала, что сегодня в клубе академии состоится лекция о положении в биологической науке.
— Пойдем, — сказал Павел.
— Это еще зачем?
— Как хочешь. Я пойду. И тебе не мешало бы для кругозора. Очень интересно, как они там будут старого монаха распинать. Про Менделя, надеюсь, слыхал?
Про Менделя Геннадий слыхал. И не раз…
Лектор был молодой, бойкий, ходил по эстраде и энергично жестикулировал. Он говорил о том, что советская агробиология не допустит, чтобы шарлатаны и перерожденцы от науки тормозили поступательный ход прогресса.
— Вместо того чтобы повышать продуктивность животноводства и выращивать два колоса там, где рос один, эти, с позволения сказать, ученые превращают свои лаборатории в пристанище мракобесия и поповщины! Они изучают влияние лунного света на мух!
Зал хохочет. Зал рукоплещет. Интерес к биологии в последние месяцы стал всеобщим. О перерожденцах пишут в газетах, говорят по радио, о них можно услышать в очереди и на остановке трамвая. Все, кажется, живут одной проблемой — что это за выродки такие появились на здоровом теле советской науки и как им до сих пор не дали по рукам.
— Наследственность формируется под влиянием внешних условий и накапливается во всем организме, — повторяю, во всем! — а не в мифических генах, как это утверждают вейсманисты-морганисты! Бредовое учение Менделя сковывает творческую инициативу наших хлеборобов и животноводов!
Геннадий растерялся. Он жил в атмосфере постоянных разговоров о проблемах биологии. В дом часто приходили, друзья и сослуживцы Викентия Алексеевича. Геннадий, во многом, естественно, не разбираясь, знал, что ученые давно спорят о путях эволюции, о наследственности, о внутривидовой борьбе и других, столь же далеких от него вещах, но только сейчас он начинал понимать, что это не спор, а борьба, и что вопрос поставлен прямо и категорически.
Кто прав?
Решать, конечно, не ему. Он вспомнил, как Викентий Алексеевич говорил, что именно работы основателя современной генетики Менделя легли в основу теории наследственности и что, только развивая и дополняя его учение, можно рассчитывать на успех в управлении наследственностью…