Карфаген 2020. Апгрейд
Шрифт:
— Тут свободно?
Молча киваю и едва не давлюсь кашей со вкусом гороха: напротив садится Рэй, оглаживает серую робу.
— Новенький? Я уже неделю отработал! Видишь, шмот выдали.
Его голос весел и бодр, а глаза холодны, поза вальяжна, а плечи напряжены.
— Леон, — представляюсь я.
Он хмыкает и представляется, начинает есть, а когда троица освобождает стол, продолжает:
— Удивительно, что я тебя сразу не узнал, — он подсовывает под мою тарелку сложенный листок бумаги. — Здорово маскируешься. Давно здесь?
—
Его реплика про маскировку не вполне понятна, но не переспрашиваю.
— Понял. Тогда — четверг.
Не уточняю насчет четверга, потому что на освободившееся место садятся четверо рабочих, а свидетели нам не нужны. Рэй уходит первым, я считаю до десяти, отношу пустую тарелку и уже в своей опустевшей комнате разворачиваю записку.
«Бери выходной в понедельник. Встречаемся на станции 38 (пятое кольцо метро) в 16.00». Теперь ясно, что выходной нужно взять в четверг. Интуиция подсказывает, что этот человек ответит на большую часть моих вопросов.
[1] Северная и Южная Карталония — название Америк.
Интерлюдия. Гамилькар
В приемной Верховного жреца Гамилькар торчит уже двадцать три минуты, и если перевести время в деньги, его ожидание стоит десятки миллионов.
Он сатанеет от несправедливости происходящего и с трудом сдерживает гнев. Если бы не Элисса, его первая дурковатая жена из Магонов, как под землю провалившаяся вместе с их ребенком, предназначенным в жертву, все было бы по-другому. Теперь же Ваал, видимо, отвернулся от него, и непонятно, сколько еще нужно жертв, чтоб расположить бога к роду Боэтархов.
Гамилькар знает: его место как минимум в Совете Пяти, а не здесь, пусть и на седьмой ступени пятого уровня, на самой вершине зиккурата, но — в приемной. Предыдущий Верховный Жрец пророчил ему судьбу Белого Судьи. Когда Танит изберет его, ему откроется доступ к кому угодно и куда угодно.
Наконец белые с позолотой двери распахиваются, и Гамилькар, оставив телохранителей, шагает по красным ковровым дорожкам мимо роскошных жреческих покоев, мимо малых залов с идолами, где проходят закрытые служения.
Верховный жрец Ганнон ждет его в коридоре с самым настоящим факелом в руке. Он абсолютно лыс, удалены даже брови и ресницы; обвислые, как у собаки, щеки вздрагивают, когда он видит гостя. Жрец одет в белоснежную тунику и алую мантию, расшитую золотом.
— Рад приветствовать тебя, Гамилькар, глава рода Боэтархов, — говорит старик, разворачивается и, позвякивая серебряными колокольчиками на запястьях, идет по коридору. — Следуй за мной.
«Хоть бы извинился за опоздание, червь», — раздраженно думает Гамилькар, шагающий следом.
В комнате, где проводятся ритуалы, нет окон, стены обиты алым шелком. Восемь факелов на полу, если соединить их линиями, образуют октаграмму, в центре ее — медный лист алтаря под ним — жаровня с углями.
— Я встречался со всеми девственницами древнейших родов, — с трудом подавляя раздражение, говорит Гамилькар. — Ты уверял, что Танит уже воплотилась, твой предшественник — что наши судьбы связаны неразрывно. Но ее среди них нет! Я бы ее почувствовал. А значит, кто-то из вас ошибся, и либо не меня Ваал выбрал на роль Белого Судьи, либо Танит еще не воплотилась.
— Высшие пророчества никогда не лгут. Но уже завтра тебе придется пожертвовать самым дорогим за право узреть будущее.
— У меня есть еще сыновья.
— Достаточно первенца. Это должен быть не ребенок.
— Да будет так, — кивает Гамилькар, и его сердце пронзает боль при мысли о том, чем он пожертвует.
Жрец протягивает нож и чашу. Не моргнув глазом, Гамилькар вскрывает вену на левой руке, сжимает кулак, чтоб кровь не свернулась. Когда чаша наполняется на четверть, закрывает рану пальцем.
Приняв чашу, жрец воздевает ее над головой, несколько раз встряхивает, звеня колокольчиками. Одна за другой входят четыре жрицы-вестницы, принесшие в жертву свои глаза, чтобы видеть большее, становятся по углам комнаты и начинают петь. У каждой свои слова, их звонкие голоса сливаются, и пение а капелла[1] рождает дивную завораживающую мелодию. Гамилькар встряхивает головой, чтоб избавиться от наваждения.
Жрец затягивает песнь на древнепунийском, опрокидывает чашу на раскаленный лист алтаря — кровь шипит и пузырится, тошнотворно пахнет горелой плотью. Вестницы снимают лист и переворачивают, ставят перед жрецом, он вперивается в черный рисунок, глаза его закатываются и становятся черными.
Гамилькару неприятно это видеть, и он изучает блестящие носки своих ботинок. Вестницы смолкают и, придерживаясь друг за дружку, выходят. Жрец смотрит на Гамилькара взглядом снулой рыбины, ничего нельзя прочесть в его глазах.
— Ну? — не выдерживает Гамилькар.
Жрец проводит рукой напротив узоров из запекшейся крови и говорит:
— Видишь? Вот ты, вот она, вы встречались, если не сказать что были близки. Она была рядом, это точно. Вот ты, вот Величайший распростер руки за твоей спиной, — его лицо меняет выражение, он сглатывает.
— Что еще?
— Ты действительно избран, она — воплотилась, и ваши жизни связаны.
— Ты что-то скрываешь?
—…Вмешательство темных сил. Сумбур. Смерть. Кто-то еще… — он всматривается в рисунок. — Или что-то поднимается снизу. Небо падает на землю, — не замечая боли, жрец ведет пальцем по раскаленному листу. — Песочные часы, где песок течет снизу вверх…
— Чья смерть? Надеюсь, не моя?
— Нет, много смертей. Хаос…
— Я получу, что хочу?
Жрец одаривает его долгим взглядом, мысленно взвешивая каждое слово, ведь перед ним стоит человек, судьба которого — встать за штурвал корабля, несущегося на рифы. А получится ли у него предотвратить катастрофу, ритуал не показал.