Карфаген 2020. Восхождение
Шрифт:
Рука делается прозрачной, зеленоватой, сотканной из нулей и единиц. Усилием мысли, которая, как оказалось, тоже набор символов, превращаю мизинец и безымянный пальцы в закручивающийся смерч, сжав зубы, касаюсь стены и воображением размазываю свои символы по площади, равной моему росту.
Сперва ничего не происходит, лишь нарастает пульсирующая боль в левой руке, лишившейся пальцев. Спустя полминуты обозначенный мною участок зеленеет, светлеет, жду, когда, обретя форму моего силуэта, он станет прозрачным, выставив перед собой руки, шагаю вперед.
Ощущение, что руки, тело, лицо облепляет резиновая пленка, которую я пытаюсь продавить, а она сопротивляется. Удваиваю усилия. Сопротивление возрастает, всеми силами выталкивает меня, но не сдаюсь, упираюсь, продавливаю себя вперед…
Пленка не рвется, просто исчезает, я по инерции пробегаю вперед, останавливаюсь посреди того же зала, но с другой стороны стены. Напряжение так сильно, что только сейчас замечаю кровь, капающую из ран, где были пальцы. Мысленно посылаю команду клеткам, чтоб они усиленно делились и зарастили рану, но получается лишь остановить кровотечение.
Здесь все точно так же, но вроде бы ярче свет и не хватает чего-то неуловимого. Место, где я прошел, затягивается, но остается зеленовато-прозрачным. С помощью спящей способности обнаруживаю замаскированные камеры, все они неактивны. Чтобы проверить себя, пытаюсь их запустить, но ничего не получается. Плазмоган тоже не работает, зато пистолет-автомат живее всех живых.
Снимаю его с предохранителя, заряжаю и направляюсь дальше, отмечая, что тут нет биосканеров, дверь впереди тяжелая, на вид деревянная. Не удивлюсь, если она не запирается.
Однако я ошибаюсь. И биосканер у двери есть, но не работает, и электронный замок, но вся часть храмовой территории обесточена, и, потянув золоченую ручку, открываю дверь, переступаю порог огромного пустого зала, где стены закрыты белым шелком, вышитым золотом, в середине кругом поставлены шесть кресел. Тишина такая, что слышу каждый свой шаг и кажется, что стены эхом отражают стук моего сердца.
Никого. Все жрецы и прислужники остались снаружи. Где же Боэтарх?
Ощутив чужое липкое внимание, оглядываюсь, запрокидываю голову. С белого купольного потолка на меня смотрят десять тщательно прорисованных огненных глаз, так и кажется, что вот-вот полыхающее в них пламя задрожит, вертикальный зрачок сфокусируется на мне, и оттуда хлынет тьма.
— Леон! — разносится по залу серебристый голос. — Ты пришел! Наконец-то.
Вздрагиваю. Голос проходит через каждую клетку, вибрирует, отдается в памяти теплом.
С кресла, повернутого мне спиной, встает Элисса, смотрит, виновато улыбаясь, чуть сутулится, нервно сжимает подлокотник. Морок? Слишком реалистичный. У нее не просто тот же голос, она так же держится, улыбается… Так не сыграешь!
Голос здравого смысла монотонно бубнит, что Элисса умирала у меня на руках, я простился в ней, но чувства вцепились в призрачную возможность снова прижать ее к груди, ощутить тепло родного тела, зарыться носом в ее волосы.
— Что тебе нужно? — нащупывая спусковой крючок пистолета, обращаюсь к Ваалу.
Отвечает Элисса.
— Ты, наверное, уже понял, что смерти нет. Я пришла к тебе из-за порога. Идем со мной, — она делает шаг, протягивает руку, ее голос гипнотизирует, в голове пульсирует: «Там радость, покой, и больше никогда не будет больно. Зачем тебе умирать?» — Ты ведь мечтал о том, что мы убежим от всех, я тоже хотела этого. Пойдем за порог.
Медленно двигаюсь навстречу. Мир, оставшийся за спиной, — чужой, я всегда был изгоем, счастье — Элисса, ее любовь способна породить целую вселенную…
— Как же я рада снова увидеть тебя! — шепчет она и раскидывает объятия.
Шагаю к ней, глажу по волосам поврежденной рукой и кажется, что боль стихает. На одной чаше весов — мир, полный пороков, чужой и враждебный. На другой — человек, самый близкий и родной во вселенной. Еще немного, и я растворюсь в ней…
Оттолкнуть ее сложнее, чем пожертвовать пальцами. Словно кусок души отрываю с хрустом, кровью. Нажимаю на спусковой крючок. Хочется зажмуриться, чтоб не видеть…
Со звоном бьющегося стекла Элисса рассыпается на осколки. Подрагивая, они валяются на полу, и тот, где отражаются ее губы, звенит:
— Зачем ты так со мной? Я верила тебе…
Накатывает злость. Будто сознание форматируется движением руки, ум становится острым, как лезвие клинка, направленное на Боэтарха.
Осколки восставшей из небытия надежды корчатся в агонии на полу, а в душе зияет пустота.
На месте разбитой фигуры Элиссы появляется Надана, держащаяся за окровавленный бок, мотает головой, выставляет вперед руку с растопыренными пальцами.
— Позволь мне жить, — бормочет она. — Я могу остаться, а могу уйти за порог, все зависит от…
Ругнувшись, стреляю в нее, пули проходят сквозь. Ваал видит мою душу и пытается манипулировать, давя на слабые места. Раз я еще жив, значит, он не может прихлопнуть меня, вынужден считаться, идти на диалог. Может, я даже на его территории — как бомба с часовым механизмом?
— Сдохни, тварь!
Морок рассеивается. Остается звенящая тишина и навязчивое пристальное внимание. Запрокидываю голову и спрашиваю, глядя в нарисованные глаза:
— Чего тебе от меня нужно?
По залу прокатывается едва уловимый вздох — словно сквозняк проносится. Легкий хлопок — будто кто-то разжимает плотно сомкнутые губы, — и слышу незнакомый голос, льющийся отовсюду:
— Ну, здравствуй, Новый!
— Проявись, — говорю я, сжимая рукоять пистолета, хотя понимаю, что пули не причинят вреда божеству, лихорадочно соображаю, что именно во мне для него угроза. Вероятно, моя способность разрушить стену, которая форматирует наш мир по запросу Ваала. Вот только, похоже, я могу уничтожить ее только ценой собственной жизни. По сути, грядущий разговор — лишь попытка отсрочить неизбежное.
— Не спеши в небытие, Новый! — Возле кресел материализуется Гамилькар Боэтарх, скорее всего, это его фантом. — За порогом ничего хорошего, в реальном мире куда лучше. Ты и без меня понимаешь, что не выйдешь победителем из этой игры. Танит тебе не поможет, с той стороны стоят отличные фильтры. Так что давай договариваться, как нам сосуществовать.