Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
Возможно, расценив бездеятельность Совета старейшин как проявление слабости, Ганнон решил спровоцировать восстание 20 000 рабов и вступил в сговор с ливийскими и нумидийскими племенами с той же целью — совершения государственного переворота. Это уже выглядело как реальная государственная измена. Его схватили, били плетьми, пытали, а потом распяли на кресте{455}. Изловили и казнили всех членов его клана мужского пола, вне зависимости от того, причастны они были к заговору или нет{456}. Некоторые детали этой истории, взятой из недружественных Карфагену греческих источников, могут быть и надуманными. Однако нет никаких сомнений в том, что к этому времени карфагеняне действительно устали от господства одного семейного клана.
Карфагенская Сицилия
Конец
189
Во второй половине IV века свои монеты чеканили Панорм, Солунт, Термы Гимерские и Эрике (Jenkins 1971, 53–75).
190
Также Галеса.
191
Возможно, Алеса (Галеса) была основана как база для экспедиционных сил. О Термах Гимерских: Diodorus 13.79.8. Население города состояло из пунийцев, а также греков Сицилии и Южной Италии (ibid. 19.2.2).
Особое стратегическое значение для Карфагена имел порт Лилибей{459}. Он располагался на западном побережье Сицилии недалеко от островка, на котором когда-то стояла Мотия, и его строили для уцелевших граждан разрушенного города. Однако археологические исследования материальной культуры этого поселения показали, что иммигранты из Карфагена в значительной мере дополняли его население{460}. В отличие от более старых пунических городов Сицилии Лилибей поддерживал регулярные коммерческие связи с Карфагеном. Вследствие своего выгодного местоположения — на мысе Боэо, самой крайней западной оконечности острова — портовый город вскоре стал главным связующим звеном на торговых путях между Северной Африкой, Сицилией, Италией и Грецией{461}.
О стратегической важности Лилибея свидетельствовала его повышенная обороноспособность. Он строился с расчетом на обеспечение максимальной безопасности. Его мощные крепостные стены были высотой 5,8 метра, и их возводили из известкового туфа, усиленного камнем и глинобитными кирпичами. Перед стенами зиял глубокий ров шириной 28 метров.
Они перемежались прямоугольными башнями и укрепленными воротами, и в них имелись боковые и задние входы и выходы, с тем чтобы защитники крепости могли незаметно передвигаться и обрушивать на неприятеля метательные снаряды. Под землей были прорыты проходы, галереи и коридоры, позволявшие совершать внезапные вылазки и нападения на врага с тыла{462}. В одном таком туннеле на стенах были обнаружены граффити, оставленные скучавшими без дела воинами: зарисовки воителя, корабля, оружия, пунические знаки и буквы и, конечно, эротические сценки{463}.
На монетах, выпущенных, как полагают, в Лилибее, город предстает явно в роли военной базы, а не пунического гражданского поселения. Тетрадрахмы имеют надписи военного характера: qrthds, mmhnt и s'mmhnt («люди армии»). Действительно, Лилибеем, похоже, управлял военный комендант, а не суффеты или городской совет{464}. Его воздвигали в качестве надежно укрепленного коммерческого анклава, способного функционировать даже во вражеском окружении.
В этот период создавались новые пунические поселения и в глубине острова, в том числе и в местах, где прежде находились греческие городища. В IV веке прежний греческий акрополь Селинунта пунийцы перестроили на свой лад, используя для этого кладку старых сооружений. Они расширили главную улицу, по-другому расположили новые здания. Диодор упоминает, что Ганнибал, захвативший город, разрешил прежним его обитателям вернуться. Однако археологи отметили, что многие новые дома в Селинунте были возведены в соответствии с карфагенскими архитектурными и строительными традициями, такими же, как в Лилибее{465}.
Существенные трансформации, очевидно, произошли и в религиозной жизни города. Многие греческие святилища, в том числе и богини Деметры Малафоры, сохранились и использовались, но в них совершались иные ритуалы. Оставался в силе культ Зевса Мейлихия, гибрида из греческого царя богов и догреческого подземного духа смерти и возрождения {466} .
Однако на месте его святилища археологи нашли странные двухголовые стелы, изображавшие пунические божества Баал-Хаммона и Тиннит: именно их пунические пришельцы считали родителями Зевса Мейлихия {467} . Греческие храмы и святилища дополнились типично пуническими атрибутами поклонения богам: бетилями (священными камнями) и алтарями на открытом воздухе. В храме, изначально посвященном греческой богине Гекате, был воздвигнут алтарь для принесения в жертву и сожжения мелких животных в соответствии с пуническими религиозными обычаями {468} . [192] Пунийцы украсили улицы города своими эмблемами: знаками Тиннит и кадуцея {469} .
192
Несмотря на очевидное пуническое влияние, в использовании святилища Малафоры в IV веке проявлялась и приверженность местному культу, который почитался и греками, и пунийцами.
Свидетельства обитания пунийцев обнаружены и в Адра-ноне, городе-крепости, основанном селинунтцами в VI веке. Он был разрушен одновременно с Селинунтом, в 409 году, но в IV веке были восстановлены стены, построены два храма и ремесленническая зона. Самое величественное из двух святилищ располагалось на акрополе. Композиционно храм строили в соответствии с классической пунической трехчастнои планировкой, в центре под открытым небом находилась жертвенная площадка. В нем смешались пунический и греческий архитектурные стили: элегантные дорические колонны украшали портик, а треугольный фронтон обрамляли египетские карнизы{470}. В этот период пуническое влияние впервые затронуло и менее крупные поселения. В Монте-Полиццо, прежде заброшенном, также обнаружены следы жизнедеятельности пунийцев, в том числе стела, алтарь и жертвоприношения в возрожденном храме{471}.
Тем не менее, несмотря на активное освоение Сицилии, новые пунические поселения были лишь слабой тенью греческих городов, на месте которых они возникали. Греческие историки, конечно, преувеличивали, когда писали, что в IV веке в городах Сицилии, поросших всякого рода растительностью, обитали только дикие звери. Однако вряд ли можно сомневаться в том, что десятилетия насилия и хаоса негативно отразились не только на внешнем виде городов и поселений, но и на их обитателях{472}. Археологические свидетельства, полученные при раскопках на Сицилии, показывают, что литературные описания заброшенных городов с полуразвалившимися стенами и поруганными храмами не являются лишь продуктом богатой писательской фантазии{473}.
Главное предназначение всех этих новых поселений, очевидно, состояло в том, чтобы служить военно-оборонительными форпостами. Монте-Адранон, похоже, был карфагенской крепостью, в которой размещался большой гарнизон войск и проживала очень незначительная часть гражданских лиц [193] . Археологические исследования в Монте-Полиццо также подтвердили, что пунийцы здесь оборудовали сторожевую башню или военный наблюдательный пост [194] . Пунические крепости располагались, кроме того, между реками Беличе и Платани {474} . Даже пунический Селинунт со всеми торговыми лавками и жилыми домами занимал лишь малую толику прежнего греческого города, хотя и был более чем военным фортом. Большая часть города лежала в руинах. Примечательно, что при раскопках во многих такого рода поселениях в центре и на западе Сицилии обнаруживается крайне мало иных артефактов, кроме бронзовых монет и амфор-торпед, а это значит, что в них жили в основном люди военные, а не гражданские {475} . [195]
193
Археологи пришли к этому выводу, обнаружив там большое количество военных монет из Карфагена и грузовых амфор. О Монте-Адраноне: Fiorentini 1995.
194
Археологи нашли здесь в том числе карфагенские бронзовые монеты, игральные кости, винные амфоры и греческую керамику (Morris et al. 2001–2002).
195
Некоторые исследователи усмотрели в этом свидетельство существования некоего «экономического протектората», защищать который должны были наемные войска. Однако, судя по большому количеству амфор, завезенных из Северной Африки, в отличие от старых пунических городов, где их в основном изготовляли на месте, эти новые поселения, похоже, не были частью процветающей местной экономической системы (Bechtold 2007, 54–58).