Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
Стремительному взлету Александра способствовали не только военные победы, но и его незаурядное умение создавать себе популярность. Образ «героя» сотворили ему придворные советники, мемуаристы и летописцы, сопровождавшие полководца во всех военных кампаниях. Его изображали как новоиспеченного Геракла, пронесшегося ураганом по Азии и покорявшего всех, кто попадался на пути. После того как он остановился там, где теперь Пакистан, людей на Западе интересовал только один вопрос: станут ли они следующей мишенью в беспрерывном процессе удовлетворения жажды славы и завоеваний? Ужасающая скорость, с которой Александр построил гигантскую азиатскую империю, означала, что он вполне может обратить свое внимание и на Запад. Для Александра мир оказался тесен.
Посланники со всех земель Западного Средиземноморья потянулись в царский дворец в Вавилоне, совершая длительное и мучительное путешествие, но желая завязать дружественные отношения с
Александр со своей армией подошел к Тиру в 332 году. Получив отказ на просьбу войти в святилище Мелькарта, Александр осадил, а затем разграбил город, перебив его защитников и поработив остальных жителей{492}. Мелькарт, в честь которого ежегодно совершался обряд смерти и возрождения в пламени священного огня, сгинет в дымящихся руинах города, столетиями его воспевавшего. Тирские традиции и религиозные ритуалы затеряются в грохоте помпезных греко-македонских военных церемониалов: парадов, гимнастических состязаний и факельных шествий армии Александра. Торжественное сожжение изображения Мелькарта заменят атлетические соревнования в честь эллинского Геракла. Александр завладел и священной ладьей, на которой карфагеняне доставили свои первые жертвоприношения Мелькарту много веков назад, и начертал на ней греческие посвятительные надписи{493}.
Диодор, идя по стопам Тимея и отклоняясь от повествования о Сицилии, рассказывает о том, как тридцать посланников Карфагена, прибывших с ежегодной десятиной доходов города для Мелькарта, оказались запертыми в осажденном Тире. Когда город пал, Александр сохранил им жизнь, отправив домой с предупреждением: после завоевания Азии он займется и Карфагеном {494} . [198] Таким образом, Родан при царском дворе в Вавилоне должен был узнать не о намерениях Александра в отношении Карфагена, а о том, когда он собирается напасть на город.
198
Этот визит, возможно, совпал с ритуалом эгерсис, совершавшимся в феврале — марте. Тиряне отправили женщин и детей в Карфаген, как только началась осада (Diodorus 17.41.1, 17.46.4; Quintus Curtius Rufus 4.3.20).
Согласно римскому историку Юстину, Родан, решив, что неразумно предъявлять верительные грамоты посла, добился аудиенции с Александром, убедив его ближайшего помощника Пармениона в том, что он изгнанник и желал бы присоединиться к македонской армии. Вызнав планы царя, он сообщил о них в тайных донесениях Карфагену. Однако в городе, охваченном паранойей, никому не было доверия. Когда Родан вернулся, его отблагодарили тем, что казнили. Сограждане заподозрили, будто он пытался предать город македонскому царю{495}.
Из-за преждевременной смерти Александра, случившейся в Вавилоне в июне 323 года, трудно ответить на вопрос: действительно ли он собирался напасть на Карфаген? Западные греческие, а позднее и римские историки, безусловно, хотели убедить именно в этом свою аудиторию. Такая версия вписывалась в их сценарий, предусматривавший объединить войну Александра с Персидской империей и борьбу Сиракуз против Карфагена. Тимей, длительное время находившийся в изгнании в Афинах, подпал под влияние воинственных настроений, разделявшихся многими афинскими писателями в отношении Персии и подогревавшихся походами Александра на Востоке{496}. Стоит ли удивляться тому, что Диодор вслед за Тимеем с удовлетворением рассказывает о том, как Александр, захватив Тир, освобождает статую бога Аполлона, посланную Тиру карфагенянами, укравшими ее в греко-сицилийском городе Гела. Диодор заимствовал у Тимея и синхронизацию событий, чем последний особенно увлекался. Он отмечает, что Александр захватил Тир в тот же час, день и месяц, когда карфагеняне умыкнули статую из Гелы{497}.
Диодор/Тимей, как и другие восточногреческие комментаторы, прекрасно знал о тождественности Мелькарта и Геракла. Он утверждает, что Александр первоначально намеревался «совершить жертвоприношение тирскому Гераклу» [199] . Однако ему и в голову не приходит поразмышлять о единстве образов греческого героя и финикийского божества в представлениях многих обитателей Средиземноморья. Карфагенское военное присутствие на Сицилии стало перманентным, и Диодор вместе с другими сицилийскими историками предпочитает пропагандировать ассоциацию Карфагена с другим величайшим врагом греческого мира — Персией.
199
Diodorus 17.2. Arrian (Anabasis 2.16.4–7) также утверждает, что это был не «Геракл-аргивянин», сын Алкмены, а «Геракл-тирянин»*.
Аргивянами называли жителей города Аргоса. Под этим названием, как и под определением ахеяне, подразумевались греки.
От Диодора мы знаем о том, что Тимей реанимировал старую выдумку про то, что в Гимере проходил западный фронт скоординированной агрессии против греков, организованной карфагенянами и персами{498}. Затем, сдвинув вспять дату сражения, чтобы оно совпало по времени с битвой при Фермопилах, когда триста спартанцев героически сдерживали натиск превосходящих персидских сил, Тимей мог изобразить баталию при Гимере как поворотный пункт в великой средиземноморской войне между варварами и Элладой{499}. Это помогает ему и завуалировать нежелание тирана Сиракуз помочь материковым грекам. Он придумывает очередную небылицу: Гелон-де отплыл в Грецию, чтобы помочь грекам в войне с персами, но его остановили вести о великой победе при Саламисе{500}.
В описаниях Тимеем войн между Карфагеном и Сиракузами стратегические мотивы интервенции Карфагена в Сицилию, как и персов в Грецию, сводятся к стремлению поработить Элладу. Это прекрасно иллюстрирует, к примеру, и такой эпизод: греки, одержав победу, обнаруживают в карфагенском лагере 20 000 пар наручников {501} . [200] В другой раз Тимей создает не менее яркую и тоже надуманную сцену братания греческих наемников, сражавшихся на стороне сиракузцев, со своими соотечественниками, нанятыми карфагенянами. Наемники Сиракуз недоуменно спрашивали наемников Карфагена: как они могут служить государству, которое хочет закабалить и довести до состояния варварства греческий город? {502}
200
Потому и Ганнибала, карфагенского полководца, возглавившего экспедицию в 410 году, назвали «по натуре… ненавистником всех греков» (ibid. 13.43.6).
Однако археологические свидетельства материальной культуры Сицилии создают несколько иное представление о жизни на острове, отличающееся от описаний беспросветной межэтнической вражды и тотальной войны, оставленных для нас историческими злопыхателями {503} . Кровопролитные конфликты не остановили процессы взаимопроникновения и слияния различных культур, присущих греческим и пуническим общинам. Войны между Карфагеном и Сиракузами, можно сказать, даже способствовали экспорту религиозного и культурного синкретизма, являвшегося длительное время лишь одной из характерных черт колониальной Сицилии. Он затронул и Карфаген, проявляясь в умонастроениях прежде всего офицеров карфагенской элиты, служивших в армии на Сицилии, и членов достаточно многочисленной греко-сицилийской общины, уже обосновавшейся в городе {504} . [201]
201
Во время сицилийских войн Карфаген периодически выступал в поддержку греко-сицилийских диссидентов, стремившихся изменить режим в Сиракузах (Plutarch Tim. 2.1–2; Diodorus 16.67.1–3). Это означало также, что Карфаген стал прибежищем для сицилийских греков, изгнанных из своих городов. Полибий (7.2.3–4) упоминает двух братьев Эпикида и Гиппократа, офицеров карфагенской армии, выросших в североафриканской метрополии, поскольку их дед был вынужден бежать из Сиракуз, когда его обвинили в убийстве одного из сыновей Агафокла. О греках в Карфагене в III веке: Galvagno 2006.