Карфагена не будет
Шрифт:
— И вправду под нарами хоронился? Вот это да-а-а! — Толя был восхищен неустрашимостью и ловкостью вожака. — Смелый!
— Знаю, не новость! Слушайте!
Ленька нарисовал приятелям картину беспросветной лагерной жизни. Он говорил о кружках трактористов и комбайнеров, о звеньях помощи животноводам, полеводам и овощеводам, о покосе, о создании пионерских патрулей, которые будут оберегать посевы от вредителей, о концерте.
— Дела у них по горло, — заключил он. — Работают день и ночь, как трактора на пахоте. До того дошло, что и поспать некогда. Гошку Свиридова вчера среди ночи с постели стянули, чтобы воду на скотный двор возил. Десять бочек доставил, а ему говорят: еще давай — мало. Запарился Гошка…
— Силком заставили? — спросил Толя.
— Известное дело!
— Врешь! Гошке и всем другим за работу трудодни начислят, — вмешался Демка.
— Держи карман шире…
— Ты, Ленька, злой, как цепняк ваш. На всех бросаешься.
— Хочешь знать, Гоша при мне Илье Васильевичу жаловался, что сил у него больше нет работать, с ног валится.
— Опять врешь! Гошка не дурак Герою Социалистического Труда говорить, что работать лень.
— Думаешь?
— Каждому ясно!
— Проверить хочешь? Хорошо, я тебе, Демка, докажу…
Настойчивый стук в калитку оборвал спор на полуслове. Ленька сделал рукой презрительный жест, показывая им, что ни в грош не ценит рассуждения приятеля, и заспешил к воротам. Открыв калитку, растерялся: перед ним стоял Никита. На бронзовом, загорелом скуластом лице его играла улыбка, серые глаза смотрели миролюбиво. Из-за его спины выглядывала чуть побледневшая и осунувшаяся за время болезни Аленка Хворова. Несмотря на то что колычевцы ждали гостей, появление их вызвало некоторое замешательство. Ленька не знал, как ему вести себя. Толя и Демка разом вскочили с крылечка и вытянули руки по швам, словно солдаты при встрече с генералом.
— Здравствуй, Ленька! Мы по делу к тебе, — сказал Никита.
— Пройти можно? — спросила Аленка.
— Заходите.
— Выручи, — продолжал Никита, — сегодня идем художественную самодеятельность показывать механизаторам первой бригады. Все приготовили, а частушек нет! Старые-то есть, да надо бы новые сочинить про людей из бригады. Понимаешь?
Колычев незаметно переглянулся с приятелями, как бы говоря: «Видите? А что я говорил?»
— Поможешь? — еще раз спросил Никита.
И Ленька вдруг почувствовал, что не может отказаться. Все его существо было против, а сознание подсказывало обратное. Ведь это дело не одних только пионеров, но и взрослых, механизаторов первой бригады.
— Выручить товарищей не отказываюсь. Можно и сочинить.
— Никита, покажи ему, про кого писать, — сказала Аленка.
Никита протянул тетрадь, ту самую, из которой Колычев вырвал лист бумаги, когда переписывал дежурных.
— Тут — записи и о хороших работниках бригады, и о плохих. Что еще понадобится, расскажу.
«Кабинет» для поэта оборудовали в два счета. Демка прикатил деревянную кадушку, поставил ее на «попа», и получился вполне приличный круглый стол. Толя вытащил из поленницы березовую чурку, удобную для сидения.
— Кресло, — сказал он, — настоящее. Спинки, жаль, нету.
По тому, как заботились о «кабинете» ребята, было видно, что они очень довольны решением своего вожака: хватит в конце концов ругаться и враждовать. Это согласие они восприняли как первый шаг к примирению, а его ждали оба. Кружки, звенья помощи, патрули — пусть и высмеивал их Ленька — притягивали ребят, как магнит железо.
Чтобы не мешать поэту, Никита, Демка, Аленка и Толя уселись на крылечко. Ленька принес из дома карандаш, сосредоточился и притих.
— Леня, — предупредила его Аленка, — ты стихи на мотив сочиняй, чтобы петь можно было.
Нежное обращение удивило и тронуло Леньку. Он вскинул на девочку черные глаза и, убедившись, что та не шутит, кивнул чубатой головой.
— Напиши про хорошую работу первой бригады, — сказал Никита.
Колычев, схватив его мысль, лихорадочно заводил карандашом. Он писал, зачеркивал, снова писал и, наконец, прочел:
Не сложить такой частушки.
Чтоб воспеть, как надо,
Честный труд, геройский труд
Первой мехбригады!..
— Начало есть! — обрадованно воскликнул Никита.
— Петь можно, — поддакнул Демка.
На смуглых щеках поэта выступил румянец. Одобрение вдохновило его. Бегло пробежав заметки в тетради, он моментально сочинил вторую частушку:
Смотрит рожь на тракториста
С гордостью и вызовом:
«Лень отбросив, потрудись ты –
Выше леса вызрею!»
— Это — да-а-а, — восхитился Демка. — Это — клас-с-с!
— Можно я пропою? — попросила Аленка. — Дай?!
— Подожди, — остановил ее Никита. — У него сейчас хорошо получается, а мы разговорами сбиваем. Про тракториста Ивана Полевого напиши. Он больше всех горючего сберег. Про него надо сочинить обязательно: Илья Васильевич просил.
Ленька прикусил зубами кончик карандаша и, уставившись в одну точку, беззвучно зашевелил губами. Иногда, очевидно, подыскав удачную рифму, поэт удовлетворенно кивал головой, отчего кудрявый чуб колыхался. Колычеву и самому понравилась новая частушка. Он записал ее на отдельном листке и подал Аленке, спросив:
— Подойдет?
— Ой, как хорошо! — девочка вскочила. — Послушайте, ребята! — Она подбоченилась и, словно это было на клубной сцене, прошлась по двору:
У Ивана ПолевогоТрактор ходит, как часы!Он бензина сэкономил —Не поместишь на весы!..— Здорово! — За калиткой кто-то захлопал в ладоши. — Сильно!
— Костя! — узнал Никита. — Иди, Костя, сюда!
Клюев появился во дворе, поздоровался и сел рядом о Демкой.
— Мешать не буду, — сказал он, поправляя на голове кепку. — Сочиняй, Ленька… — И, сняв кепку, положил на колени так, чтобы ребята обратили на нее внимание.