Карфагена не будет
Шрифт:
— Где раздобыл такое чудо? — спросил Никита, разглядывая промасленную до черноты серую кепку с прожженным козырьком.
Круглое, розовощекое лицо старосты кружка юных комбайнеров расплылось в улыбке, карие раскосые глаза плутовски прищурились.
— Кепку? — как бы не понимая, переспросил он, хотя прекрасно знал, о чем идет речь. — Ее мне механизатор подарил, тракторист… Почти новая кепочка-то.
— Угу, — сдерживая смех, согласился Никита. — Только кто-то успел твоей кепкой мазут почерпать.
— Мазут, мазут! Подкладка новая. Глянь…
— Кто подарил-то?
— Говорю, тракторист!
Аленка сначала прыснула в кулак, а затем, не выдержав, разразилась громким смехом. Ее поддержали Демка с Толей и Ленька с Никитой.
— Смешно? — надулся Костя. — Я пойду, пожалуй…
— Брось ерепениться! Помогай стихи сочинять!
Дело обратили в шутку, и Костя успокоился.
На сочинение частушек ребята потратили часа полтора. Время клонилось к обеду, а предстояло сделать еще многое. Главное — разучить новые частушки.
Никита поторапливал. Чтобы не возвращаться в деревню дважды, он попросил Демку сходить вместе с Костей в клуб и забрать все необходимое.
— Не давай ему по сторонам зевать, — предупредил он Демку. — Костя любит ворон считать и природой интересоваться. Подгоняй его.
— Идем, Костя, — сказал Демка, польщенный доверием.
Костя приложил руку к козырьку чудо-кепки и круто повернулся на пятках.
Аленка, прихватив тетрадь, побежала в лагерь проводить спевку. Толя направился домой переодеваться. Во дворе остались Никита и Ленька. О многом хотелось Никите поговорить со своим соперником, но все как-то не представлялось возможности. «Теперь, — думал Никита, — вроде бы и откровенно потолкуем. Раз Ленька согласился частушки сочинять, значит, пойдет на мировую». Он не боялся Ленькиных происков и доказал это на деле, предупреждая его набеги на сады и огороды, срывая их. Сколько ребят добровольно перешло на Никитину сторону, разочаровавшись в Леньке, не счесть! Теперь Никита решил добиться самого заветного. Он хотел, чтобы Ленька сам осознал неблаговидность поступков, совершаемых его друзьями, понял и постарался исправиться. Конечно, трудностей будет много: дурная слава, что смола — прилипает быстро, а отмывается не сразу.
— Ленька, — сказал Никита. — Делить нам вроде нечего… Приходите в лагерь.
Ленька потупился. Признаться, он ожидал этого приглашения и заранее готовился ответить решительным отказом, но искренность, с какой говорил Никита, обезоружила его, он растерялся.
— Согласен? — переспросил Никита.
— Попробуем, — ответил Ленька, слабо пожимая протянутую руку.
— Иди на Лысую, а я домой забегу: кое-что взять надо. До встречи!
Только успел Никита скрыться за калиткой, как пришла Аграфена Петровна. Заметив, что сын достал из сундука бархатную куртку с «молнией» и новые брюки, она сурово спросила:
— Куда собираешься? Не думай, трепать новое не дам. По огородам лазить и в старом сойдет. И что мне, горюшко мое, с тобой делать? Вечор опять плакались на тебя. Что, у Меланьи в огороде морковь слаще нашей? И в кого ты такой уродился! Зачем вас туда черт занес?
Ленька слушал причитания матери и молча одевался.
— Сымай, — решительно заявила Аграфена Петровна, подступая к сыну. — Не дозволю новое трепать! Был бы ты путный, как остальные… Говорят, Якишев-то Никитка лагерь для ребят построил, помогает колхозу. А ты?
— Мам, не ругайся… Видишь, дело какое… Нужно получше одеться. Мы сегодня всем лагерем на полевом стана у механизаторов концерт ставить будем.
— В лагерь ходишь? — недоверчиво спросила мать.
— К Никите, — подтвердил Ленька.
Все еще с недоверием поглядывая на сына, Аграфена Петровна уже мягче проговорила:
— Наконец-то за ум взялся… По всей деревне о лагере добрый слух идет. Скинь-ка брюки: подглажу.
Ленька раньше никогда не думал, что только одна фраза может изменить отношение к человеку. Мать, которую он считал сварливой и придирчивой, преобразилась на глазах, когда узнала, что он, Ленька, будет ходить в лагерь. Если прежде он постоянно выслушивал от матери многочисленные упреки, то теперь сразу почувствовал ее заботу.
— Долго на поле-то пробудете? — суетилась Аграфена Петровна. — Сунь-ка в карман, — она подала сверток.
— Не надо!..
— Бери, с устатку поешь!
Ленька не стал перечить и сунул сверток в карман.
КОНЦЕРТ
Лагерь был похож на готовый к отъезду цыганский табор. На вершине Лысой не осталось ни одного человека — все собрались у самого озера на небольшой поляне с редкой низкорослой травой. Хор под управлением Аленки усердно разучивал частушки. На берегу мастера художественного слова декламировали друг другу стихи, то и дело вступая в жаркие перепалки с дирижером струнного оркестра (оркестр мешал чтецам отрабатывать дикцию). Но подчиненные Гоши Свиридова не обращали никакого внимания на слезные просьбы и лихо наигрывали «Барыню».
Дежурный по лагерю, сухопарый и длинноногий, как журавль, метался по лужайке и кричал во весь голос:
— Кончайте репетировать! Стройтесь!
Появление Леньки не вызвало ни насмешек, ни ехидных замечаний, ни обидных шуток. И все же Ленька чувствовал себя неважно. Отвечая на вопросы, а их было много, он то краснел, то бледнел и часто говорил невпопад.
Подбежал Гоша Свиридов. Ни слова не говоря, сунул ему руку, стиснул его ладонь крепкими пальцами и помчался к струнному оркестру, который в полном составе шел в решительное наступление на чтецов.
— Прекратить свалку! Витька! Витька, балалайку разобьешь…
Леньку окружили хористы. Они наперебой расхваливали частушки, а одна девочка пропела:
Плачет Зверев: — Я страдаю,Хворь меня давно грызет…Знать, картошку утром раноОн на рынок повезет!— Разозлится он, как услышит, — сказал дежурный по лагерю.
— Для того и сочинено, — заметил подоспевший Гоша Свиридов. — Ленька, ты знаешь, что мы охрану полей наладили, патрулируем. Завтра к нам агроном придет, лекцию про вредителей читать будет. Сегодня из правления плакат принесли. На этом плакате все вредные букашки-таракашки нарисованы! Все, как есть!..