Карибский кризис
Шрифт:
…Так говорил человек, пять лет назад резко выступивший против нашего переезда в Петербург и требовавший, чтобы я сосредоточился на волгоградском бизнесе и больше ни на что не отвлекался.
Я смиренно ответил, что это неоднозначная проблема, и здесь не может быть простых решений. «Сколько ты им должен?» — спросил он.
— Семнадцать миллионов недостача плюс шесть миллионов инвестиций в Совинком, — ответил я. — Итого двадцать два миллиона рублей, приблизительно восемьсот тысяч долларов.
— Сколько стоит заказать человека?
— Ну не знаю, Реваз Самвелович… услуги профессионалов от двадцати тысяч долларов, — спокойно ответил я, так, будто каждый день заказываю людей.
— Двадцать тысяч умножь на четыре, сколько будет?
— Восемьдесят.
— Восемьдесят тысяч долларов больше или меньше восьмисот тысяч долларов?
— Меньше.
— Вот тебе решение твоей проблемы! — сказал мой тесть, человек, который задолжал мне крупную сумму денег. Он вложил в свои слова столько светлого
Я сказал, что заказать компаньонов — это очень интересная идея, и я обязательно над этим подумаю. Вот в таких вот крутых решениях, которые я только что услышал, был весь мой тесть Реваз Авазашвили — реальный джигит, предпочитающий жаркие слова опасным действиям.
Глава 101,
Последняя в этой истории
Машина вырвалась из города на трассу. Из колонок доносился шансон — любимая музыка водителей. Я испытывал почти физическое ощущение, которое не мог сравнить или смешать с другим и которое не мог бы назвать иначе, как ощущением уходящего — сейчас, сию минуту уходящего — времени. Я слушал эту музыку и, не отрываясь, смотрел на дорогу, и чувствовал сквозь эту мелодию медленный, далёкий шум, и всё роилось и текло перед моими глазами.
Я вспомнил Таню и задумался, как мне вернуть её и как исправить все мои ошибки. Казалось, решение этой задачи было потеряно год назад и теперь оно не существует, но мысли об этом всё равно меня преследовали, какими бы бесплодными они не были.
Сейчас я, создатель своего собственного ада и рая, создал себе такое существование, при котором терабайты моей оперативной памяти полностью заняты заботами, где бы раздобыть денег, чтобы избежать катастрофы и неминуемой расправы. И, казалось, для моих тягостных и бесплодных размышлений о том, как вернуть Таню, уже не останется места. Но те редкие моменты, когда меня не долбили кредиторы и я немного отходил от напряжения, становились самыми мрачными моментами моей жизни, потому что я не переставал ощущать присутствие того волшебного нашего с Таней мира, в котором находился некоторое время тому назад, и не переставал думать о нём; со временем мне становилось всё труднее и труднее отделаться от него и совершать обратный переход к реальной жизни. У меня возникло императивное желание уехать, сбежать от проблем, забыться, и то, что я сказал Мариам насчет «поисков себя», стало отражением моих подспудных желаний.
За годы кочевой действительности я привык к частой смене картинок. По инерции я думал, что динамика роста доходов должна ускориться, хотя её скорость давно поменяла знак — с плюса на минус. Под конец мне стало казаться, что в этом перемещении есть какой-то личный смысл — и что я сам остановлю это путешествие, когда почувствую усталость или вдруг увижу, что нет ничего прекраснее того, в чём я живу сейчас, в данный период времени. И вот однажды, а именно год назад, это остановилось — в Абхазии, куда мы приехали с Таней, и не вопреки, а благодаря моему желанию. Мной была проделана большая работа, и я оказался там, куда всеми силами стремился — в гиперреальность, зону предельной концентрации бытия. Но я сам всё сломал и испортил.
После этого настало время неизменных неудач во всём, что я предпринимал, так же, как в моей душевной жизни. До Абхазии я мог ВСЁ, а после того путешествия — уже ничего. И ничего нельзя было с этим поделать.
И надо же такому произойти, что в силу невероятного стечения обстоятельств мои блуждания — судебно-медицинский морг, кидалово, беспредел, барыжничество, инофирмы, бесконечные командировки по Южному региону, всевозможные излишества и перверсии, Петербург, жизнь на два города и перманентные размышления на высоте 11,000 м и в вагонной тряске, прозрачные весенние ночи в Абхазии, тропические острова, лунное сияние над океаном, долгий бег ночной волны и смутная прелесть джазовой импровизации, звучавшей в моих ушах, и беззвучно струящееся время — это невозвратное и безмолвное движение, которое я уловил последний раз именно тогда, в ночном клубе «Пиранья», во время последней встречи с Таней, глядя на туманное в ту минуту и неповторимо прекрасное её лицо, — в силу этого невероятного стечения обстоятельств всё это множество чужих и великолепных существований, весь этот бесконечный мир, в котором я прожил столько далёких и чудесных жизней, свёлся к тому, что я очутился здесь, на неудобном заднем сиденье «девятки», несущейся в Волгоград по ухабам трассы имени сломанной передней подвески. Но денежный вопрос не был ни единственным, ни самым важным. Мне всё чаще и чаще начинало казаться, что та беззвучная симфония мира, которая сопровождала мою жизнь, нечто трудноопределимое, но всегда существующее и меняющееся, огромная и сложная система понятий, представлений, образов, движущаяся сквозь воображаемые пространства, — что она звучала всё слабее и слабее и вот-вот должна была умолкнуть. Я ощущал, думая об этом, почти физическое ожидание того трагического и неизвестного молчания, которое должно было прийти на смену этому громадному и медленно умиравшему движению. Всё, в чём я жил, и всё, что окружало меня, теряло всякий смысл и всякую убедительность. И тогда у меня появилось странное желание исчезнуть и раствориться, как призрак во сне, как утреннее пятно тумана, как чьё-то далёкое воспоминание. Мне захотелось забыть всё, что я знал, всё, что составляло, собственно, меня, вне чего нельзя было, казалось, представить себе моё существование, эту совокупность абсурдных и случайных условностей. Просто взять и исчезнуть… попросить водителя остановиться — выйти до ветра, дойти до какого-нибудь дерева, снять ремень… Думая об этом, я уже не ощущал себя настолько, что потерял представление о своих собственных очертаниях.
…Но всё же я продолжал мыслить и что-то вспоминать, и был окружён точно чувственным океаном неисчислимого множества воспоминаний, мыслей, переживаний и надежд, которым предшествовало и за которыми следовало смутное и непреодолимое ожидание. И под конец подобное состояние так утомило меня, что всё начало путаться в моём воображении; я смотрел на освещенную фарами дорогу перед мчащимся автомобилем, стараясь сосредоточить внимание на какой-нибудь одной спасительной идее. Василий говорил, что прожил не одну жизнь, а несколько, ну так почему бы мне не завершить эту нынешнюю и не начать другую, ведь тем, в чём я живу сейчас, вовсе не ограничены мои возможности. Я видел, в теоретической и умозрительной перспективе, целую последовательность постепенных моих превращений. Неизменным было моё сопровождение — Таня.
Она представляла себе только одну возможность счастья, ту, которую она отдавала мне, одному лишь мне, и к которой остальное было лишь случайным дополнением. И даже теперь, когда возможность нашего совместного счастья исчезла, даже теперь этот юношеский разгон сильнейшего чувственного мироощущения доходил до меня мощным всплеском. Она помнит и любит меня — для меня это было так же очевидно, будто бы она была сейчас рядом со мной и говорила бы мне об этом.
В моей жизни было несколько вещей, которым я никогда не мог сопротивляться: это был предпринимательский зуд, страсть к организации новых бизнесов; это были непреодолимо притягивающие меня море и горы; это была ночная жизнь — нестихающее веселье ночных заведений; и это было, наконец, лицо Тани, которое неизменно — где бы я ни находился — появлялось передо мной, едва я закрывал глаза. Она долгое время занималась музыкой, и то, что она играла мне на пианино, когда я бывал у неё дома, наполняло мою душу неповторимым очарованием, которое бесконечно шло точно по звуковой музыкальной спирали и с каждым новым кругом проходило мимо тех же чувств, которые были задеты раньше и которые словно стремились следовать за удаляющейся, медленно улетающей мелодией. Нечто похожее, мне казалось, было в тех тонких деревьях, которые гнулись на ветру и всё точно пытались лететь за ним — когда бывает буря и когда всё, что не создано неподвижным, уносится непреодолимым движением воздуха. После этой музыки наступали минуты особенного, чувственного бессилия и беспредметного исступления, не похожего ни на что другое. После этого можно было совершить поступок, которого не следовало совершать, сказать слова, которых не нужно было говорить, и сделать какую-то неудержимо соблазнительную и непоправимую ошибку. И, возможно, если бы Таня не играла бы передо мной эту музыку, и не отдавала бы мне всю себя без остатка, то я бы вёл себя по-другому, умнее, и, возможно, всё было бы совсем иначе. Получается, что я слабый и несознательный человек, и мной нужно управлять. А я-то считал себя сильным и сознательным.
Глядя на ночную дорогу, я думал о смутно-тревожном смысле событий последних двух лет, размышлял о том немом и разрушительном потоке, который пересекал мой путь к успеху — и который нёс с собой всё усложняющиеся проблемы, и понял, что теперь буду видеть всё это иными глазами; и, как бы мне ни пришлось жить и что бы ни сулила мне судьба, всегда позади меня, как сожжённый и мёртвый мир, останется хаос чужих нерешённых проблем и неприятностей, мною причинённых (я вдруг почему-то решил, что свои неприятности я как-то смогу преодолеть).
Я амбивалентный тип, среднее между интро— и экстравертом. Есть люди, которые могут сосредоточиться, принимать решения и работать исключительно в одиночестве, есть другой тип — те, кому для принятия решения нужна компания, всестороннее обсуждение вопроса; я же попеременно действую то так, то этак. В эту ночь, двигаясь в трясущейся «девятке», я, отключившись от моих проблем, оказался вдруг окруженным смутным движением некоего воображаемого мира, которое неудержимо увлекло меня с собой и за которым я едва успевал следить. Это был зрительный и звуковой хаос, составленный из множества разнородных вещей, переплетение обрывков воспоминаний, предположений о том, как могли бы развиваться события, будь я немного поумнее, и просто мечтаний. Я пытался отогнать мысли о своих сложностях, следуя рецепту: отключись, отпусти проблемы, и нужное решение само придёт. И я попытался подумать о чём-то приятном — сначала беспредметно и созерцательно; потом в этом бесформенном движении мыслей стали появляться более определённые очертания, и я начал вспоминать, что было в это же время год назад. Теперь я еду, и ровно год назад, 27 апреля 2004 года, мчался по междугородней трассе. Сейчас, ослушавшись компаньонов, удираю в Волгоград, а тогда, во время согласованного с ними отпуска ехал на море вместе с Таней.