Карибский кризис

Московцев Федор

Таня…

Она спросила меня, как назвать наших детей. Она не любит святого Иосифа, а продолжает любить меня. Эта мысль повлекла за собой её логическое и бесспорное продолжение: мы должны быть вместе! Это же так очевидно. Действительность и очевидность одержали победу над воспоминаниями и воображением.

Я попросил водителя остановиться. Выйдя из машины, я сделал несколько шагов в темноте. Упал, отжался 20 раз на кулаках, пробежался до деревьев и обратно, сделал приседания. После чего вернулся в «девятку».

Давно я не чувствовал себя, как сейчас. Это было почти забытое, счастливое состояние физического и душевного равновесия, и это было настолько неожиданно, что я не верил своим собственным чувствам. Всеми клетками я ощущал неудержимое движение времени.

Далёкое лицо Тани возникло перед моими глазами и исчезло. Случилось то, на возможность чего я почти потерял надежду. Что произошло, что вернулось из небытия? И как то, чего я хотел во что бы то ни стало достигнуть,

на что я безрезультатно употреблял такие страшные усилия воли во время «мозговых штурмов», пытаясь придумать спасительное решение и рывком вырваться из паутины проблем — вдруг явилось само собой с такой чудесной несомненностью, за эти несколько часов поездки? Я не только не боялся теперь наступления утра, я ждал его с нетерпением. Наступил момент, когда я ясно понял невозможность отдалить от себя то, что так давно уже приближалось ко мне, то, о чём мне не хотелось бы думать, потому что я не знал ничего более тягостного и печального. Это начиналось с прощальной Таниной фразы, которая преследовала меня: «Прощай, кукушка!» И сейчас же после этого до меня доходил голос, который сказал это и который я слышал в последний раз в июле прошлого года. И этот голос, и эти слова возникали сквозь сожаление и сознание непоправимости, напоминая мне мой добровольный и бессмысленный отказ от единственной возможности возврата во времени. Как я мог думать тогда о чём-то другом, кроме того, что представляло собой действительную ценность — весенние вечера, близость Тани, её голос, её глаза и прозрачная её любовь? И почему моя внезапно возникшая нерешительность, неверность моей интуиции и качающаяся зыбкость моей жизни могли мне казаться настолько непреодолимыми, что, испугавшись этой неизбежной призрачности существования, я ушёл в отвлеченную темноту, оставив там, по ту сторону ненавистного пространства, этот голос и эту любовь? Зачем я это сделал? Никто не мог знать заранее, что я непременно буду побеждён в этой борьбе. Даже сейчас, когда меня положили на лопатки, даже сейчас ещё ничего не известно. В конце концов, неужели моего воображения было недостаточно, чтобы придумать какое-то промежуточное решение, устроившее нас обоих, — создать условную и соблазнительную модель действительности, и неужели у меня не хватило бы возможностей воплотиться в тот образ, который видела Таня, который она любила и который звала?

«Прощай, кукушка»…

И вот я ушёл, чтобы медленно исчезнуть из её жизни и из её снов. Она ни в чём не была виновата, и не она ушла от меня. Только теперь мне стала ясна абсурдная неправдоподобность событий того июльского дня — гулянка в обществе примитивных девок, к которым никто из парней даже не притронулся, авария и пьяные разборки в ночном клубе, и в итоге я оказался настолько неадекватен, что не смог договориться с Таней и не смог её удержать. А ведь она ждала от меня каких-то нужных слов — именно за этим пришла в ночной клуб. В этом неправдоподобном соединении пьянства, пристрастии к куражу, убогих тёлок с мертвенно-животной глупостью в глазах, возникла ситуация, в которой я выглядел настолько тускло, что Таня, пришедшая на встречу со мной с вполне определенной целью, Таня, беспредельно любившая меня, увидев меня при таких обстоятельствах, прониклась ко мне предельным презрением и вычеркнула меня из своей жизни.

Я не знал, как теперь она отреагирует на моё появление, дрогнет ли её голос, когда она ответит на первые слова, которые я ей скажу. Конечно, она уже не та, что была раньше, и было бы, конечно, неправдоподобно, если бы она всё это время ждала моего проблематического возвращения — учитывая печальные обстоятельства нашего расставания. Было абсолютно ясно, что даже наша любовь уже не имеет никакого значения: Таня стала матерью, и её обязательства перед её нынешним мужем имеют гораздо большее значение, чем когда-то существовавшие чувства, эти призраки прошлого. Но это не останавливало меня; и побуждения, заставившие меня сделать эту отчаянную попытку вернуться к Тане, были слишком повелительны, чтобы им могли помешать какие бы то ни было соображения. То множество чувств, которое возникало во мне, когда я думал о ней или когда я ощущал рядом с собой её присутствие, не могло быть заменено ничем. В теперешнем хаотическом мире, которому мне было, в сущности, нечего противопоставить, так как всё, чем я сейчас располагал, оказалось вялым и неубедительным или недостижимо далёким, её существование возникало передо мной, как единственный воплощённый мираж. Её жизнь, заполнявшая моё воображение, перерастала его и возникала там, где всё мне казалось чуждым или враждебным. Я чувствовал вокруг себя пустоту, и твёрдо знал, что никто, кроме Тани, не заслонит меня от неё. Я искал у Тани моральной, чисто женской поддержки, я, хоть и находился в окружении не чуждых мне людей, очень устал от одиночества и отчаяния, — ведь никто из окружающих меня женщин не был близок мне на 100 %. У всех существовали какие-то запасные варианты, а также присутствовала готовность в любой момент этими вариантами воспользоваться. На 100 % верна мне была лишь Таня. И я думал, что теперь, почему-то именно теперь, я заслужил право на её прощение.

«Врага прежде всего надо лишить жизни», — так говорят настоящие воины. Я пока не знал, приду ли к Иосифу, чтобы предъявить права на Таню, либо сначала согласую с ней свои действия, но был уверен, что так или иначе она перестанет быть его женой, чтобы стать моей.

И когда я смотрел на дорогу, на чёрные силуэты деревьев, проносящиеся за окном, я вдруг подумал, что смысл всех произошедших со мной потрясений последнего года только в этой нынешней поездке, которая, положа руку на сердце, напоминает бегство. Я вздрагивал при мысли о том, что меня ждёт утром — что предпримут мои компаньоны, когда узнают, что я ослушался их и остался в Волгограде. Я познал власть страха, леденящего дыхание и парализующего волю.

Близился рассвет. На востоке ширилась оранжево-алая полоса. Словно мираж, таяли видения этой ночи. Радио «Шансон» продолжало транслировать песни «бардов»:

«Белла, не ломайся, Не рассказывай мне майсы! Помнишь, Белла, как в Херсоне Мы давали изумительный гастроль?! „Хрусты“ летели и летели, А мы с тобой давно вспотели, Мы танцевали нежный танец „карамболь“. А потом прощались Темными ночами. Надо было что-то где-то И кому-то вставить в бок. Но мой знакомый опер — сука Меня замел в тот день у Дюка, И нам пришлось с тобой расстаться — Вышел срок».

Опереточный вздор этой песни, воспевающей псевдоромантику блатного мира, напомнил мне о воздушном замке грёз, растворяющихся во мраке действительности. Опускался занавес, похожий на красные бархатные портьеры ресторана «Волгоград», куда я не заглядывал после той встречи с Таней и её мужем, гасли свечи, банкноты превращались в пепел, игра подходила к концу.

Эпилог

В этом месте записи Андрея Разгона прерываются. Последнее, что было описано им — это события ночи с 27 на 28 апреля 2005 года, а именно автомобильная поездка из Москвы в Волгоград. Утром 28 апреля произошло то, чего он больше всего боялся и что он всеми силами пытался предотвратить, начиная с декабря 2004-го, когда он воспользовался общественными деньгами Экссона, чтобы спасти свой волгоградский бизнес.

Конец восьмой книги. Продолжение следует.

Примечания

Произведение имеет самостоятельное значение, но в то же время является очередной книгой романа «Реальные истории»: «Карибский кризис» с предыдущими семью книгами связывает общность героев и преемственность сюжетных линий.

История, обошедшаяся автору в $10 миллионов!

Роман «Реальные истории» — это реальная, sorry тавтология, история петербургского предпринимателя, в 2006 году обанкротившего фирму с долгами свыше 400 миллионов рублей (с учетом бюджетных недоимок); список кредиторов составил более 100 компаний, среди них такие известные, как «Джонсон и Джонсон», «Сименс», «Альфа-Банк», «Газпромбанк», «Волгопромбанк», «Б. Браун»… При этом личные потери хозяина составили более $10 миллионов. В отношении директора возбуждено несколько уголовных дел (предъявлены обвинения по 22 эпизодам): по статье 159 ч4 УК РФ (Мошенничество в особо крупных размерах), ст. 196 УК РФ (преднамеренное банкротство), ст. 30 УК РФ (приготовление к преступлению и покушение на преступление), ст.176 УК РФ (незаконное получение кредита).

Повествование основано на реальных событиях, которые происходили с 1996 по 2006 год.

В первой книге, «Тёмные изумрудные волны» (издана и поступила в продажу) рассказано, как санитар волгоградского судебно-медицинского морга (главный герой по имени Андрей Разгон) увольняется с работы и устраивается в иностранную фармацевтическую компанию (точнее, одновременно в три компании), и начинает собственный бизнес. Через некоторое время с двух фирм пришлось уволиться, так как иностранные компании создали объединенную базу данных сотрудников для улучшения работы своих HR-служб.

Андрею приходится решать проблемы, связанные с прошлой деятельностью. Одно время вместе с другом он занимался продажами микросхем. Магазинам предлагалась на реализацию купленная за копейки и упакованная в дорогую упаковку радиодеталь, которая якобы улучшает работу телевизора. Затем подставные покупатели раскупали весь товар, создавая ажиотаж. Когда хозяевам магазина становилось ясно, что товар востребован, коммивояжеры предлагали брать продукцию по предоплате. Продав крупную партию никому не нужных микросхем, коммивояжеры исчезали. В очередном магазине директор, уже наслышанный об этой схеме работы, попытался их задержать, но был по неосторожности убит.