Карибский сувенир
Шрифт:
Да. Вот так мы праздновали мои тридцать пять лет. Тридцать пять — в самой середине Атлантического океана. Я долго буду помнить этот день: штормящий океан, свист ветра, шипение волн за иллюминатором, ползающую на привязи по столу миску с едким венгерским перцем. И моих друзей, с которыми пройдено столько морских дорог.
Мы допоздна сидели в каюте, спорили, пели песни, планировали, где и как проведем свои отпуска. И уже загадывали — в какие широты предстоит нам очередной рейс.
Потом мне преподнесли подарок.
— Вот тебе, — сказал Жаров, — держи и помни о нас. Все пальцы искололи с Николаем!
Они подарили мне дикобраза. Того самого — раздутого, как шар, единственного за все ярусы, что мы ставили в Атлантике. Которого мне так хотелось иметь… Спасибо, я о вас не забуду, ребята. Никогда.
Уже ночь. Слава-радист долго шарил в эфире, и вдруг мы услышали наш город: Калининград передавал ночной концерт для рыбаков, работающих в Атлантике. В концерте было немного хороших песен, но мы с напряженным вниманием вслушивались в русский язык, в русские мелодии: долгие месяцы из динамиков судна раздавались чужие, порой и очень хорошие, но все же чужие мелодии, чужие мотивы… Потом Трошин спел нам морскую песню. О том, что «повсюду пришлось нам бросать якоря, мы многое, друг, повидали…» И о том, что теперь нас с нетерпением ждут на берегу.
Да, ждут! Так все же лети, время, сократи разлуку, ускорь долгожданную встречу. Мы хотим быстрее бросить якорь в родном порту.
И время летит. Остались за кормой почти восемьдесят градусов пути, почти пять тысяч морских миль, и вот уже штурман проводит по линейке новый курс: мы входим в Ла-Манш. В вечернем сумраке подмигнул нам дружелюбно маяк на мысу Лизард. Моряки называют его порогом в океан. Миновав Лизард, суда выходят в бескрайние океанские просторы. Для нас же Лизард сейчас порог перед домом: океан, серый, неприветливый, остался позади. Впереди же всего какая-то неделя пути, всего какая-то тысяча миль последнего перехода.
Ла-Манш приветливо встречает нас теплой и тихой погодой. Вода гладкая, как в лесном озере, ветер где-то затерялся, даже дыхания его не чувствуется над проливом. Но тишина и покой обманчивы: к вечеру откуда-то, из-за каких-то скрытых убежищ, выползает плотный белесый туман. Капельками холодной росы оседает он на поручнях, на всех металлических частях судна, едкой влагой орошает наши лица. Мир вокруг становится узким, тесным, дальше чем за полсотни метров ничего не видно.
Для моряков лучше громовой, ревущий шторм, лучше многобалльная буря, чем такой непроницаемый туман. То справа, то слева, то догоняя или приближаясь, раздаются тревожные вскрики теплоходов; тихо жужжа, вращается на верхнем мостике антенна радиолокатора, а в рубке уважаемый наш дядя Витя, Виктор Васильевич Колесников, напряженно всматривается в зеленоватый экран.
— Прет навстречу чудак какой-то… — говорит он, — чешет на полной скорости. Возьмите пять градусов вправо.
— Пять градусов на правый борт! — отдает приказание рулевому матросу капитан.
Тот нажимает на кнопку, и судно чуть отклоняется вправо. А вот и «чудак» — из сизой мглы вырывается, разрывая надстройками и мачтами белые легкие клочья, громадный черный, как базальтовая глыба, теплоход. На носу белеет надпись «Фиорд». Как видно, он уж очень спешит, этот глыбообразный «Фиорд». Спешит. Многие теплоходы многих стран спешили вот так же по Английскому каналу, пренебрегая правилами судовождения во время туманов. Спешили, надеясь на мощные паровые или электрические легкие судна, которые извергали в пространство грозные предупреждающие крики, надеясь на приборы и просто на везение. Но многим не повезло. Со всего хода врезались суда друг в друга и опускались на дно грудой покореженного металла. А там, где они лежат, стоят на мореходных картах маленькие значки: овальный кружок, а внутри него крестик с тремя перекладинками. Овальный кружок и три перекладинки — могила корабля и тех, кто на нем очень спешил.
— Осторожность и еще раз осторожность, — говорит мне капитан, проводив взглядом пронесшийся мимо «Фиорд». — Приборы могут подвести, а гудки — вон их сколько! Определи, какой где. И вот, когда впереди неожиданно оказывается теплоход, попробуй-ка останови судно, мчащееся на такой скорости! В тумане нужно ходить очень осторожно, — повторяет Валентин Николаевич и посылает на нос судна впередсмотрящего. Это так, на всякий случай. Мало ли, мелькнет впереди какой-нибудь деревянный рыбацкий баркасишко, который и прибор-то не заметит…
Как тени, словно призраки, проходят навстречу нам различные суда. Те, которые совсем близко, можно рассмотреть. Вот осторожно, вроде нас, пробирается в тумане небольшой белый фруктовоз «Берген»; за ним выныривает из плотной завесы красивый, с изящными обводами сухогрузный теплоход с именем «Маргарита».
Ах, туман, плотных! коварный. Скорее бы он рассеялся и выпустил нас из этого вязкого, какого-то липкого белесого сумрака. Ну, рассейся! Ну, пропусти! Ведь мы идем домой.
Заскочив в каюту, я достаю из пиджака разные мелкие деньги.
— Старым приметам веришь? — поднимает голову от бумаг Виктор.
— Нет, это я так… Боюсь, карман заржавеет.
— От денег карманы не ржавеют. Постой! Уже помчался. На-ка вот. И от меня, а то черт его знает… — В мою ладонь падают монеты.
А из нее они сыплются в тихую воду: возьми, Нептун, пропусти нас. Дунь ветерком, дай простор глазам: ведь мы спешим. Нас ждут…
Ночью туман рассеялся. Прошли узкий пролив Па-де-Кале. На берегу сверкал залитый морем огня Дувр. Подмигивали с берега, вспыхивали ослепительными звездами маяки. Вскоре мы вышли в Северное море. Туманный Ла-Манш пропустил нас. А Жаров потом еще долго смеялся надо мной, подшучивал. А мне так не смешно: там, в тумане, мне было страшно. Сознаюсь в этом…
В Северном море меня усадили за пишущую машинку — перепечатывать рейсовый отчет. И вот я сижу в радиорубке и выщелкиваю на ней страничку за страничкой различные отчетные данные: за время рейса проделано 169 океанологических морских станций, проведено около тысячи анализов морской воды на соленость, содержание в ней фосфора и кислорода, собрана богатая коллекция проб зоо- и ихтиопланк-тона. У северо-восточного побережья Южной Америки, в Сар-гассовом и Карибском морях сделано 14 разрезов; по линии Дакар — Ресифи через весь океан, от Африки до Южной Америки, проделан трансатлантический разрез, давший богатейший материал, представляющий несомненную ценность для науки. Всего с разрезами и поиском пройдено в Атлантическом океане, Карибском, Саргассовом, Ирландском п Северном морях около 23 тысяч морских миль. Подробно изучена структура вод в обследованных частях Атлантики. И главное — рыбопромышленным организациям страны мы предлагаем несколько новых районов промысла ценнейших промысловых рыб океана…
Здесь, в Северном море, мы услышали радостную весть: в сложный, длительный полет отправился на звездолете «Восток-5» советский космонавт Валерий Быковский. Мне вспомнилось, как в Парамарибо один американский турист, приехавший посмотреть в Суринам на «этих диких индейцев», похлопал меня по плечу и, упомянув последний космический полет американца Купера, на ломаном польско-русском языке сказал:
— Мы вас догоняйт! Мы вас ещо… как эта… показываю вам фига с космоса…
Мы и в Парамарибо сумели доказать тому надутому американцу в клетчатых брючках, что полет Купера не отодвинул достижения советских космонавтов на второй план… И вот теперь — в космосе Быковский. Ну что ж — догоняйте!..