Карл Барт Очерк догматики

Барт Карл

А если мы зададимся вопросом о цели творения: «Для чего целое, для чего небо и земля и все сотворенное?» — то я не мог бы сказать ничего другого, кроме: «Это место проявления Его величия». В этом смысл: для того чтобы был возвеличен Бог. Doxa, gloria означают весьма про¬сто: быть явленным. Бог желает стать видимым в мире, и постольку сотворение есть осмысленное деяние Бога. «Смотри, это было очень хорошо».

Какие бы возражения ни выдвигались против действительности мира, его благо неоспоримым образом заключается в том, что он есть место проявления величия Бога. Мы не вправе определять в своем знании, в чем состоит благо, и стенать, когда мир не соответствует своему предназначению. Для того, для чего Бог создал мир, мир благ. «Место проявления Его величия, theatrum gloriae Dei», — говорит Кальвин поэтому о мире.

Человек же есть свидетель, которому дозволено быть там, где возвеличен Бог. При этом быть не пассивным свидетелем, свидетель должен сказать о том, что он видел. Такова природа человека, он способен к тому, чтобы сделать это, быть свидетелем деяний Бога. Такое намерение Бога «оправдывает» Его как Творца.

Лекция 9 НЕБО И ЗЕМЛЯ

Небо есть непостижимое, земля — постижимое для человека сотворенное создание. Он сам представляет собой создание, сотворенное на границе между небом и землей. Завет между Богом и человеком есть смысл и честь, основа и цель и неба и земли и всего тварного.

«Творец неба и земли» — говорится в символе. Можно и нужно сказать, что в этих двух понятиях, «небо» и «земля», раздельно и в совокупности предстает то, что можно было бы назвать христианским учением о творении. Данные понятия не являются чем-то эквивалентным тому, что сегодня принято называть «картиной мира», хотя они в какой-то мере отражают древнюю картину мира.

В то же время ни Священное Писание, ни христианская вера, которыми мы сегодня займемся, не преследуют цель дать какую-то картину мира. Христианская вера не привязана ни к древней, ни к современной картине мира. Христианское исповедание прошло не через одну картину мира. И его приверженцы поступали все менее обдуманно, когда считали, что та или иная картина мира является адекватным выражением того, что должна мыслить церковь, отвлекаясь от творения. Христианская вера принципиальным образом свободна по отношению ко всем картинам мира, то есть по отношению ко всем стремлениям понимать сущее в соответствии с мерой и средствами какой-либо господствующей науки. Христианину не следует позволять самому себе связывать себя ни с какой-нибудь древней, ни с новой, утверждающей свое господство картиной мира такого рода. И уж тем более нельзя связывать дело церкви с тем или иным мировоззрением. Под мировоззрением имеется в виду нечто еще более объемное, чем картина мира, поскольку в нем присутствует и, если можно так выразиться, философско-метафизическая концепция человека, И отдельные христиане, и церковь должны остерегаться того, чтобы ступить на почву какого-либо мировоззрения. Ведь мировоззрение чрезвычайно близко к «религии». Центральное содержание Библии, Иисус Христос, никоим образом не направляет нас к тому, чтобы мы приняли в качестве своего какое-либо мировоззрение.

Всякая попытка своими силами понять сущее, постичь основу вещей и с помощью Бога или без Него создать всеобъемлющее воззрение представляет собой начинание, от которого мы, христиане, должны отказаться раз и навсегда. Я бы поэтому посоветовал вам заключить такое всеобъемлющее воззрение, если вы встретитесь с ним, в скобки, даже если это воззрение считает себя христианским. Подобное предупреждение особенно уместно в немецком ареале! (Слово «мировоззрение», как и слово «блицкриг», существует только в немецком языке. Англичане, к примеру, должны приводить его в немецкой форме, если хотят употребить.)

Весьма примечательно, что совокупность сотворенного описывается здесь как небо и земля. «В начале сотворил Бог небо и землю». Из этого первого высказывания Библии и взял символ данные два понятия. Однако мы вправе задать вопрос: являются ли именно эти два понятия адекватными понятиями, и в какой мере адекватными, для обозначения творения. В своем малом катехизисе Лютер предпринял попытку выйти за их пределы, написав в объяснении к первому положению: «Верую, что меня вкупе со всеми творениями сотворил Бог…» Таким образом, Лютер на место неба и земли поставил «человека», причем в такой заостренной конкретности — «меня». У данного изменения, или небольшой поправки, в символе есть свой благонамеренный смысл. Ведь при этом сразу же указывается на определенное творение, о котором в символе и идет, по существу, речь, указывается на человека.

Но почему же символ выражается

иначе, почему же он говорит о небе и о земле, а не о человеке? Примкнем ли мы к Лютеру или же отметим, что есть нечто величественное в том, каким образом символ поначалу полностью обходит человека, в том, что он предстает как нечто совсем малозначимое? Или же нам стоит попытаться — а я стою за это — поразмышлять обо всем этом в том плане, что когда речь идет о небе и о земле, то тем самым изумительным образом обозначается место, принадлежащее человеку. Разве именно в силу того, что о нем поначалу не идет речь напрямую, не ведется весьма явно прямой разговор о человеке? Небо и земля обозначают сцену, готовую для развертывания действия, в центре которого находится, если смотреть на это нашими глазами, человек. Не является ли это как раз описанием творения, которое своим содержанием решительным образом указывает именно на него? Конечно, мы узнаем из этого описания, что небо и земля не являются реальностью, которую следовало бы понимать и объяснять, исходя из нее самой. Мы узнаем, что она, вкупе с человеком в своей сердцевине, с человеком как смыслом ее существования, есть от Бога, что они принадлежат Богу и что они в свете христианского символа должны рассматриваться как совокупность творения в такой своей связи с Богом, его волей и его действием.

В этом принципиальное отличие всякого мировоззрения и того, что говорит Священное Писание и вера. В мировоззрении исходят из сущего как из смысла, с тем чтобы из глубины взойти к понятию Бога. В Священном Писании речь идет о небе и о земле, а также о человеке исключительно в такой связи: верую в Бога, Творца неба и земли. Здесь становится очевидным, что я верую в Бога, в Творца, а не в творение.

Небо есть непостижимое для человека, а земля — постижимое творение. Я присоединяюсь, таким образом, к тому объяснению неба и земли, что дается в Nicaeno-Constantinopolitanum — visibilia et invisibilia.

Это «видимое» и «невидимое» я и стремлюсь выразить с помощью «постижимого» и «непостижимого». Когда в Священном Писании, к словоупотреблению которого мы здесь прибегаем, идет речь о небе, то имеется в виду не то, что мы обычно называем небом, атмосферное или стратосферное небо, а определенная тварная реальность, которая неизмеримо превосходит такое «небо».

В рамках картины мира древности, особенно картины мира Переднего Востока, дело представлялось таким образом, что видимый мир был перекрыт огромной колоколообразной оболочкой — так называемой твердью! Эта твердь образует, если смотреть на все человеческими глазами, начало неба, если можно так выразиться, это действительность, которую нельзя видеть. Над твердью простирается неслыханно огромный океан, отделенный от земли твердью. И лишь над этим океаном рас¬полагается третье, настоящее небо, которое образует трон Бога. Я рассказываю вам об этом только для того, чтобы показать, какое представление, взятое из картины мира, стоит за библейским по¬нятием неба.

Реальность, которая противостоит человеку, не¬измеримо превосходя его, — несмотря ни на что, является тварной действительностью. Все это потустороннее, которое ускользает от человека и противостоит ему отчасти как угроза, отчасти как величие, не следует смешивать с Богом. Непостижимое для нас есть всего лишь небо, а не Бог. Если бы мы пожелали назвать непостижимую для нас действительность Богом, то занялись бы обожествлением творения так же, как это делает так называемый первобытный человек, поклоняющийся солнцу.

Очень многие философии повинны в подобном обожествлении творения. Границы нашего познавательного постижения — это не границы, отделяющие нас от Бога, а всего лишь те границы, которые символ называет границей между небом и землей. В пределах творения находится та действительность, что есть для нас полная тайна, — небесная действительность. Это еще не имеет отношения к Богу, мы имеем здесь дело с сотворенным богом. И внутри творения мы стоим перед непостижимой тайной, перед такими глубинами бытия, которые всегда могут вызвать у нас ужас или радость. Те философы и поэты, которые говорили и пели об этой тайне, в чем-то правы. Мы должны признать и как христиане, что наличное бытие имеет свои глубины и имеет свои вершины, здесь и сейчас нас окружают тайны всех видов, и человек знает, что на небе и на земле есть гораздо больше того, о чем может только мечтать школьная премудрость.