Карл Барт Очерк догматики
Шрифт:
Совершенно очевидно, что там, где христианская церковь не отваживается исповедовать на своем языке, там она вообще не исповедует. Она становится сообществом молчаливых. Там, где веруют, там возникает настоятельный вопрос о том, говорят ли здесь радостно и спокойно, именно так, как говорит Библия и как в древние и в новые времена говорила и должна говорить церковь. Там, где вера будет стремиться предстать в своей свободе и радости, там хвала Богу будет запеваться и петься на этом языке.
2. Однако все это еще не есть свидетельство во всей его полноте. Понятие исповедания во всем своем объеме включает и другие моменты. Следует остерегаться представления о том, что исповедание — это такое дело веры, которое может и должно заявлять о себе лишь в пространстве церкви. Не следует также думать, что самое большее, чего можно достигнуть исповеданием, — это сделать данное пространство видимым и, возможно, немного расширить его в мире. Пространство церкви располагается в мире подобно тому, как внешне церковь в деревне или в городе располагается рядом со
Язык церкви не может быть самоцелью. Должно считать очевидным, что церковь обязана существовать для мира, с тем чтобы сиял свет во мраке. Как Христос пришел не для того, чтобы служить лишь самому себе, так и христианам негоже пребывать в своей вере, как если бы они существовали только для себя.
А это означает, что вера, являя публично свое доверие и свое знание, обусловливает приверженность определенным мирским позициям. Если исповедание носит серьезный и отчетливый характер, оно должно, и это принципиально важно, переводиться на язык обыденного человека, выражаться на языке человека с улицы, языке тех, кто не привык читать Писание или обращаться к сборнику церковных песнопений, у кого иная терминология и совершенно иные сферы интересов. Это мир, в который Христос послал своих апостолов и в котором существуем и мы все. Никто из нас не является лишь христианином, мы все еще и частица мира. С необходимостью потому заходит речь о мирских позициях, о способах выражения нашей ответственности в данной сфере. Ведь исповедание веры стремится к свершению применительно к жизни, которой живем мы все, применительно к проблеме нашего действительного существования, ко всем теоретическим и практическим вопросам повседневности.
Если наша вера реальна, она должна вторгаться в нашу жизнь. Христианское вероисповедание в своем изначальном церковном звучании всегда будет получать неверное толкование в том ключе, что христианин рассматривает свой символ как дело совести и сердца, а здесь на земле и в мире господствуют другие истины. Мир живет с таким неверным толкованием, он видит в христианстве какое-то дружественное «волшебство», принадлежащее «религиозной сфере», которое следует уважать и сохранять — и все, этого достаточно. В то же время подобное заблуждение может порождаться и изнутри, если тот или иной христианин захочет сохранить за собой эту сферу и будет оберегать свою веру как цветок-недотрогу.
Кроме того, отношение между церковью и ми¬ром воспринимается иногда как вопрос размежевания границ, при котором каждый будет чувствовать себя в безопасности в пределах своих рубежей, даже если на границах и происходят иногда столкновения. С позиций церкви подобное размежевание никак не может наложить ограничения на ее задачи. Если исходить из самого существа церкви, то можно говорить лишь об одном: исповедание должно звучать и в сфере мира. При этом на языке совершенно рассудительном, полностью лишенном назидательности, на том языке, на котором говорят «снаружи». Это не должен быть лишь язык Ханаана. Речь идет о переводе, например переводе на газетный язык. Требуется сказать в мире, сказать доступным языком то же, что мы выражаем в формах церковного языка. Христианин не должен бояться того, что ему приходится говорить «неназидательно». Кто не в состоянии делать это, тот пусть подумает, а способен ли он в действительности и в церкви говорить назидательно. О, нам известен этот язык церковной кафедры и алтаря, который вне церкви звучит как китайский!
Остережемся того, чтобы замкнуться на самих себя и не пожелать занять мирские позиции. Один пример: в 1933 году в Германии было — слава Богу! — очень серьезное и глубокое и живое христианство и исповедание, однако, к сожалению, эта вера и исповедание немецкой церкви замкнулись на языке церкви и не смогли перевести то, что превосходным образом выражалось на языке церкви, на язык погребной тогда мирской позиции, отчетливо показавшей бы, что евангелическая церковь должна была сказать «нет» национал-социализму, причем сказать, исходя из самой своей сути. Исповедание христианства не прозвучало тогда в такой форме. Подумайте о том, что бы произошло, если бы евангелическая церковь воплотила свое церковное знание в определенную мирскую политическую позицию. Она оказалась не в состоянии сделать это, и результаты на¬лицо. И второй пример. И сегодня есть серьезное живое христианство. Я уверен, что ход событий во многих пробудил страстную жажду Слова Божьего и что пробил великий час церкви. Да не случится вновь так, что снова воздвигнется и укрепится лишь пространство церкви, а христиане лишь соберутся вместе. Конечно, надлежит со всей серьезностью заниматься теологией. Однако мы должны понимать, причем лучше, чем 12 лет тому назад, что подлежащее свершению в церкви должно также найти выражение в мирских позициях. Евангелическая церковь, если бы она сегодня захотела сохранить молчание, скажем, по вопросу вины в связи с недавними событиями, церковь, которая не пожелала бы услышать этот вопрос, на который в действительности следует дать ответ ради будущего, такая церковь заранее обрекла бы себя на бесплодие. Погибнет та церковь, которая не осознает, что у нее есть долг перед народом в тяжелый момент его судьбы, причем долг, заключающийся не столько в христианском наставлении в его непосредственной форме, сколько в том, чтобы найти для этого христианского наставления слова, позволяющие справляться с актуальными проблемами дня. Всякий христианин должен ясно понимать: до тех пор, пока
В заключение напомню, что последняя часть вводного положения гласит: «в соответствующих деяниях и способах поведения». Я намеренно выделил это в качестве третьего момента. Что было бы от того человеку, если бы он говорил и исповедовал самым могучим языком, но любви у него не было бы? Исповедание — это исповедание жизни. Тот, кто верит, тот призван платить своей личностью. Это стержень, вокруг которого все должно вертеться.
Лекция 5 БОГ В ВЫШНИХ
Бог — это тот, кто, согласно Священному Писанию, в своем задуманном и свершенном в Иисусе Христе деянии здесь есть, живет, действует и сообщает нам о себе: Он — единственный.
Символ веры, который положен в основу данной лекции, начинается словами: верую в Бога. Мы произносим великое слово, развернутым представлением которого является христианский символ. Бог образует предмет веры, о котором мы вели речь в наших лекциях.
Бог составляет, если говорить емко, содержание возвещения в христианском сообществе. Однако нельзя забывать о том факте, что слово «бог», понятие бога, идея бога есть та реальность, которая так или иначе известна, присутствует во всякой истории религии и истории философии. И прежде чем двинуться дальше, следует остановиться и за¬даться вопросом: каким образом слово «Бог» в том смысле, в каком его употребляет христианская вера, относится к тому, что так называлось во все времена и в истории религии и в истории философии всех народов? Проясним, что же обычно называют «богом» за пределами сферы христианской веры.
Когда говорят о боге, о божественной природе, о божественной сущности или о боге вообще, то имеют в виду объект общераспространенного и явно выраженного устремления, «объект человеческой надежды и человеческой тоски по единству, основе, по смыслу человеческого бытия и смыслу мира». Имеют в виду также существование и природу существа, которое понимается как высшее, определяющее и господствующее над всем сущим существо, находящееся в тех или иных отношениях с отличными от него реальностями. А когда мы рассматриваем историю человеческого устремления, историю человеческих представлений об этом существе, то первоначальное и в то же время наиболее сильное впечатление связано со всесторонностью и поразительным разнообразием изобретательной способности человека, а также со способностью человека к произволу, к своевольному обращению с этим понятием, с этой идеей бога. Поэтому и возникает бесконечно разнообразная картина созданного человеком в этой сфере — картина в то же время чего-то очень зыбкого, полного вопиющих противоречий.
Должна быть полная ясность относительно того, что, когда речь идет о Боге в смысле христианской веры, Бога нельзя понимать как продолжение и обогащение тех понятий и идей, которые религиозная мысль обычно составляет себе о боге вообще. Бог в смысле христианской веры не располагается в ряду богов. Он не располагается в пантеоне, составляемом человеческим благочестием и религиозной изобретательной способностью. Дело обстоит не таким образом, что у человечества есть какая-то общая, присущая ему в силу его природы, склонность, какое-то общее понятие божественного, которое включало бы в себя и то, что мы, христиане, называем Богом и в какового Бога веруем и какового исповедуем, так что христианская вера была бы какой-то верой в ряду других, была бы случаем определенного общего правила. Один из отцов христианской церкви как-то сказал: «Deus non est in genere», Бог не есть особый случай в рамках какого-либо вида.
Когда мы, христиане, говорим о «Боге», то можем и должны отчетливо сознавать, что это слово изначально означает «принципиально иное», означает принципиальное освобождение от всего этого мира человеческих поисков, предположений, придумок, поэтических творений и спекуляций. Дело обстоит не таким образом, что на долгом пути поисков и томлений по божественному достигнуто определенное пристанище в виде христианского исповедания веры. Бог христианского исповедания, в отличие от всех богов, не найденный или изобретенный бог, не бог, наконец-то открытый человеком, это Бог, который не является реализацией, пусть даже последней, высшей и лучшей реализацией того, что издавна искал и стремился обрести человек. Мы, христиане, говорим о Боге, который полностью и окончательно занимает место, вытесняет и исключает то, что обычно называют «богом», и который лишь один вправе быть истиной. Там, где этого не понимают, там еще не постигли, что же означает исповедание христианской церкви: верую в Бога. А означает оно встречу чело¬века с такой действительностью, которую он сам по себе нигде и никогда не искал и тем более не находил. Бог в смысле христианского исповедания есть и существует совершенно иначе, чем то, что называют божественным в других случаях. И его природа, его сущность есть нечто иное, чем природа и сущность всех якобы богов. То, что нужно сказать о Боге в смысле христианского исповедания веры, мы концентрируем в словах: «Бог в вышних». Вы все знаете, откуда я взял это понятие. Оно взято из Евангелия от Луки (2: 14): «Слава в вышних Богу». Это «в вышних» (in excelsis) я и попытаюсь сейчас растолковать.