Карл Брюллов
Шрифт:
К сожалению, Иулиания Ивановна не одобрила мой выбор, сказав, что и рессорная бричка, и другие маленькие коляски решительно не подходят для нашей большой семьи. Потом, это же несправедливо, если я буду летать на новой бричке, а они добираться в наемных каретах. Пришлось уступить, и теперь мы копим деньги на… а почем я знаю, что новенького предложат нашему вниманию господа каретники на тот момент, когда у нас скопится нужная сумма?..
Впрочем, я начал говорить о супруге Александра Павловича. Александра Александровна произвела на меня самое благоприятное впечатление, и если бы не печальное выражение ее лица, заплаканные выразительные карие глаза и траурное платье, которое она уже три года носила по своему первенцу Володечке, умершему в возрасте трех лет, приблизительно через год после смерти Вани Брюлло [23] , наверное, я дерзнул бы пригласить их к нам в гости.
23
Ум. 27 октября 1834 г.
— Вы желаете услышать о нашей семье? — Александр Павлович усадил меня в своем кабинете, распорядившись, чтобы туда подали чай. «Китайский чай в чашках без ручек», — приглушенным голосом уточнил он старухе-служанке, бесшумно вышедшей из одной из дальних комнат, и теперь тихо, точно домашнее привидение, ожидающей приказа. — Думаю, холодный ужин? — он вопросительно посмотрел на меня, но когда я запротестовал, только устало махнул рукой, предложив мне располагаться поудобнее в креслах.
Насколько я знаю, Александр Павлович копил деньги на новый дом, в котором желал сделать все по своему вкусу. Даже место под строительство было, выбрано на Кадетской линии — специально или нет, но все три брата прилепились на Васильевском острове. Рядышком, хотя и не вместе, каждый своим домом, но все одно поблизости: Карл — при Академии, Федор как старший — в отцовском доме, и вот теперь Александр… Должно быть, поэтому он не стремился сделать ремонт, придав своему жилищу более современный вид, заставив его, образно говоря, не отставать от времени. Одни только полосатые, лет пять как вышедшие из моды обои в кабинете чего стоят! Особенно в сочетании с крошечными неудобными зеркалами в широких потемневших рамах, бывших в большом почете во времена далекого детства их нынешнего владельца.
Пока я разглядывал убранство комнаты, все та же служанка принесла поднос с китайским чаем и китайскими же чашечками с изображениями толстощеких девочек с зонтиками и веерами.
— Ничто на свете не восстанавливает душевные и физические силы так хорошо, как настоящий китайский чай, — Александр с осторожностью налил сначала в мою, а затем и в свою чашечку ровно три четверти горячего напитка. С осторожностью, двумя пальцами поднял свою за края, отпив глоток. Выйдя из комнаты, когда Александр занялся чаем, старуха все так же бесшумно появилась в дверях снова, принеся нарезанную тонкими ломтиками ветчину и тарелочку с уложенными на ней веером ломтиками сыра.
Чашка была неудобной, и я сразу же обжегся, однако не показал вида, похвалив качество чая и предположив, что сей напиток, должно быть, был доставлен либо по специальному заказу из-за границы, либо продавался в какой-то особой лавке, где купцы не подменили его чем-то второсортным и не подмешали в него такого, что они обычно подмешивают. Некоторое время назад я поспорил с Ваней Солнцевым и большим приятелем Александра Павловича, Иоганном Дроллингером, что привезу к столу четыре отличнейших бутылки мадеры. Спор затеяли на пустячную сумму, но дело пошло на принцип, и тут я не собирался уступать никому. При этом я видел, как озорно переглядывались и слышал, как шушукались у меня за спиной спорщики, приписав их ухмылки сложившемуся невесть когда мнению, будто в нашем отечестве подделывают решительно любое вино. Поэтому я, недолго раздумывая, велел извозчику везти меня в одно известное в Петербурге место, где хоть и втридорога, но можно было приобрести гарантированно настоящие, неподдельные вина.
Каково же было мое удивление, когда напротив моих бутылок были выставлены четыре других, только что привезенных с острова Мадейра, вид которых, а главное, вкус вина не оставляли и тени сомнения в том, что мне всучили подделку.
Покраснев, как рак, я выдал проигранную сумму, но тут же утешился тем, что, как объяснил недавно вернувшийся с Мадейры, представленный мне Паоло Трисконти, в России просто нет настоящей мальвазии с Мадейры. То же, что нам с успехом выдают за мадеру, на самом деле является искусно приготовленным компотом из простых сладких вин. В Тверской губернии, в городе Кашине, этим паскудным делом занимается вполне внешне респектабельный завод господ Зызыкиных [24] . О коих я, впрочем, получил тут же подробнейшую справку.
24
С начала XIX века кашинские купцы производили «виноградные вина». Купцы Терликовы и Зазыкины торговали им по всей стране. Кашинские мадейру, бордо, херес, портвейн можно было встретить везде и всюду, даже на Нижегородской ярмарке. В «Современной идиллии» великий русский сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин посвятил кашинскому виноделию немало обличающих страниц.
Что же до подлинной мадеры, то, как я понял из довольно занятного рассказа, для ее успешного изготовления требуется пять-шесть лет выдержки, после чего бочки с вином погружаются на корабль, отправляются в долгое и увлекательное путешествие: Индия, остров Ява… ученые давно уже заметили, что многие сорта вин приобретают особенный вкус, предварительно попутешествовав по свету. Причем для разных вин маршрут прописывается особо.
В тот день я невольно позабыл о проигрыше, утешившись увлекательным рассказом и вкусом настоящей мадеры. К слову, пили мы сравнительно молодое и недорогое вино, в то время как на свете существуют бутылки, чей срок выдержки тридцать, сорок, быть может, пятьдесят лет — драгоценные вина сравнимы с лучшими произведениями искусства. Во всяком случае, для знатоков.
Я отвлекся, и Александр Павлович был вынужден кашлянуть, дабы вернуть меня из страны грез на грешную землю.
— Я так понял, что вы хотели спросить о нашей семье? — Неуверенно поинтересовался он, должно быть, уязвленный моим отсутствующим видом.
Несколько слов об отце. Конечно, если это возможно, — почему-то подумалось, что воспоминания Александра Павловича будут носить неприятный характер.
Извольте. Что же сказать о нашем батюшке? Замечательный мастер, добившийся больших успехов в резьбе, золочении и лакировке дерева. И это не только роскошные рамы для картин. В Академии долгое время хранилась его скульптурная композиция из дерева — представьте себе — охотничья сумка, через сетку которой можно разглядеть убитую дичь. Все в мельчайших деталях! Совершенство! Бог знает, куда она девалась, по возвращении из путешествия я пытался отыскать ее… но тщетно.
Еще он изготавливал на заказ дворцовую мебель, и вот, извольте полюбопытствовать, я сделал список с одного документа, который отражает в должной мере успехи нашего отца. Александр Павлович подошел к столу и извлек из верхнего ящика искомый документ, как мне показалось, даже не взглянув внутрь ящика, словно заветная бумага ждала здесь именно меня.
Читайте вот отсюда. Он протянул мне листок и склонился над ним, сев рядом со мной, хотя я был уверен, что он знает сей документ наизусть.
«…за сделанные им для любезной дочери нашей великой княжны Елены Павловны кровать с балдахином и два подстолья резные, золоченные», — прочел я.
— За эту работу папеньке было уплачено три тысячи рублей! — Брюллов гордо выпрямился и, забрав у меня драгоценный документ, вернул его на прежнее место. Как я это теперь отчетливо видел, все движения Александра Павловича были выверены и точны. Должно быть, каждая вещь в кабинете находилась на определенном ей месте, благодаря чему Александр мог брать их не глядя.
— Вы были в Кронштадте? — неожиданно спросил он.
Да… разумеется, — мне вдруг сделалось неудобно; под пронзительным взглядом Александра Павловича я чувствовал себя, чуть ли не школяром в кабинете строгого учителя.
Тогда вы могли видеть иконостас Андреевского собора, выполненный батюшкой по рисункам Захарова. А макет Исаакиевского собора не пришлось увидеть? Был такой проект — несколько известнейших резчиков трудились над созданием макетов знаменитых сооружений Петербурга. Да вот же у меня тут…