Карл, герцог
Шрифт:
– У меня сейчас отмерзнет нос, – резким, кумедным фальцетом сообщил Силезио и закашлялся.
Пиччинино надменно промолчал – подумаешь, какой неженка. У него тоже нечеловечески замерзли и нос, и уши, и щеки, и ноги, и руки. И только мысли лихорадочно роились в голове под пышной седой шевелюрой, под куцей бараньей шапкой и практичным барбютом. Это нелюбимое барахло пришлось надеть, поддавшись уговорам заботливого Силезио.
Доминик, этот молодой нахал, в котором столь много было от графа Шароле, каким тот запомнился Пиччинино со времен крестового похода, расположил кондотьеров на правом фланге, вплотную к Копыту, прямо напротив
Оказаться в самом средоточии нарождающегося эпоса Джакопо отнюдь не тянуло. Но дожидаться, пока французы разберут на жесть последнего немца и, рассеяв фланговым ударом беспомощную пехоту Карла, захватят бургундский лагерь, тоже не очень-то хотелось. Пиччинино вспомнил о сладких взятках после Нейса, вспомнил он и хамские ухватки интендантов Людовика, которые чуть не каждую трофейную кружку из захваченного лагеря бургундов записали в «собственность французской короны», и повернул наконец к синерожему Силезио свою синюю рожу.
– А что, Дельфинчик, хочешь себе панталоны с андреевским крестом?
Силезио понимающе хмыкнул.
– Не хочу. Быстро выйдут из моды с падением Бургундского Дома. А вот перстень герцога возьму на память, отчего нет?
«Мечи наголо» было решено не играть, чтобы до времени не всполошить ни Доминика, ни бургундов. Вполголоса передали по всем сотням – «готовиться». И, до крови раздирая коням анестезированные жестоким январем бока, поползли на редкий частокол бургундского лагеря.
7
Никколо нравился себе как никогда. Запахнувшись в длинную шубу, расстелив на седле два одеяла и надвинув на самые глаза татарскую малахайку – подарок одного знакомого генуэзца, держателя фактории в Крыму, – Никколо объезжал позиции своей артбригады.
Рассредоточить пушки по всему периметру лагеря было столь же глупо, как варить ведро варенья с одной ложкой сахара. Получился бы жидкий фейерверк во все стороны. Поэтому тридцать стволов были едва ли не впритык друг к другу поставлены на лагерном валу в точности против кондотьеров и целомудренно прикрыты снаружи сложенными шатрами, поверх которых насыпали снегу. Возможно, маскировка вышла и не очень убедительная, зато живописная. А ещё четырнадцать пушек в соответствии с представлениями Никколо о логике своих соотечественников пялились в ободранные за вчера-позавчера кусты, которые заполняли никчемное сценическое пространство с противоположной стороны лагеря. То есть туда, где сейчас не было ровным счетом никого, кроме огромной стаи бывалого воронья. Эти терпеливо ждали ужина и Никколо ото всей души желал им спокойно досидеть в кустах до самого занавеса.
Так Никколо и ездил – от главной позиции к тыловой, туда-сюда, – изо всех сил делая вид, что происходящее в поле близ Нанси его не волнует, а кондотьеры, которые уже третий час дышат на ладони под отрогами Копыта – это так, малчики. Никколо с детства помнил залихватское «мечи наголо», которое чуть не каждую неделю неслось над пересыпанными костями сорока поколений горами и долами прекрасной Италии, а потому был уверен, что услышит кондотьеров отовсюду.
Когда к нему подбежал бургундский лучник и доложил о приближении кондотьеров, Никколо очень испугался.
8
Ошалевшая лошадь Силезио поднялась на дыбы и, перетаптываясь на задних ногах, держалась так долгие, долгие секунды. Словно бы на счет «тридцать» могла взмыть в небо – прочь от закипающего снега.
Как всегда при шоковой терапии, не обошлось без прозрений:
– Да у них там артиллерия!
Вопль был полон искреннего изумления.
Это ощущение Пиччинино было очень хорошо знакомо, и ради него он продолжал ходить на войну. Ты живешь как живешь, много грешишь и изредка каешься, думаешь то о деньгах, то об утолении похоти, хотя на то и похоть, чтобы не думать, ну засыпаешь, ну просыпаешься, потом снова идешь под чьи-то державные знамена, полагая, что идешь убивать только ради денег и похоти, то есть как простой, книжный грешник. Но вот
– чепрак на твоей лошади лопается от скользящего удара простолюдинской совны;
– в длинной попоне, впритык к твоей беззащитной икре, вздрагивает стрела;
– на твоём клинке первые отметины серебряной черни, содранной с баронского нагрудника;
и когда вторая стрела щепит первую, ту, что в попоне, по всей длине, словно все лучники мира стажировались в Голливуде, блин, словно и нет для неё биллиона прочих точек пространства, ты понимаешь, что не одинок в мире трактиров и кладбищ. Кто-то рядом с тобой.
С этой стороны холма намело за ночь особенно много, а до лагерного вала было ещё шагов пятьсот. Справа и слева, и за его спиной тоже, первый залп уложил многих. Минуту назад он, Пиччинино, был словно сонная муха, словно сом под речной корягой – всё что угодно, лишь бы меньше шевелить жабрами. Но сейчас рядом потекло алое млеко и пока оно течет – Пиччинино реален.
Он сделал последнюю отчаянную попытку бросить коня вперед. Вдруг получится, вдруг страх подгонит лошадей, вдруг Дельфинчик действительно подымет свою старуху в воздух и остальные устремятся вслед за нею?
Нет. Пять шагов – и конь стал, как вкопанный. Тогда Пиччинино сдался и повернул коня. По спине прошел неприятный холодок – а вдруг влепят прямо в хребет?
Многие кондотьеры, которых два раза просить не надо было, тоже стали поворачивать коней. Пиччинино собрался начать фельдфебельский ор, но потом подумал – а зачем, собственно? Пусть бургунды думают, что они и вправду бегут.
Там, в лагере, перезарядили, увы, очень быстро. Лошадь Силезио, отказавшись от взлета, опустилась наконец на все четыре. Мокрый насквозь Силезио, вжавшийся в её грациозную выю, никак не решался распрямиться.
Это спасло его безволосую грудь, потому что снова ударили пушки и тысяча кондотьеров поспешила назад, оставляя на снегу двенадцать лошадей и тридцать всадников – многие не удержались в седле. Не всем повезло так, как Силезио.
9
Не так уж они и перепугались. В конце концов, никто за ними не гнался. Об этом досадливо вздыхал Никколо, который резонно печалился по какой-то несчастной конной сотне, имевшей только что все шансы переломать о вражеские спины три воза копий.